РАЗ… РАЗ… Отлично!
Поехали!
Мне пятьдесят лет. Я работаю звукорежиссером в знаменитом московском театре. У меня есть жена, сын и периодически появляющиеся любовницы. Еще у меня есть язва желудка. Лысина, которая постепенно и нагло оккупирует мою голову (надеюсь, только снаружи). Иногда я представляю себе лысину внутри — эдакая пустота на месте мозгов, которая все расползается и расползается…
Еще у меня есть имя и фамилия, которые столь же обычны, как и вся моя жизнь. Меня зовут Сергей Сергеевич Петров. И сына моего зовут Сергей Сергеевич Петров. И его сына будут так звать. И мы станем множить количество обычных, никому не нужных людей, которые родились для массы.
Я давно понял: есть люди, которые рождаются для движения. Они двигают эту жизнь — иногда куда надо; иногда — к пропасти. Жизнь движется людьми. Избранниками.
А есть масса, которая сдерживает это движение, чтобы не понесло человечество хрен знает куда. Мы — тупое, бессмысленное, жующее ничто, мешающее прогрессу. Мы называемся «обыкновенные люди».
Назвали нас так, разумеется, те, кто считает себя необыкновенными. И они правы. Мы — обычные. Поддерживающие обычаи. Мешающие движению. Жующие что дадут. Зарабатывающие сколько позволят. И я — такой. И сын мой такой. И его дети будут такими.
Потому что движитель ты или масса — это не от тебя зависит. Это карма такая.
Карма — это что такое? Неясное веление Божие. Господь что-то там решил, и ты теперь так будешь жить. И ты. И потомки твои. Попадем к Нему, тогда выясним, отчего такое происходит.
А пока — так.
Я сбился.
Вот всегда так: задумываю про что-то одно сказать и сбиваюсь. Потому что поговорить не с кем. Как только начинаешь сам с собой беседовать — остановиться невозможно.
Я люблю звук. Мы-то все больше воспринимаем мир как картинку. Даже придумали беззвучные социальные сети и смеем называть общением эту бессмысленную, беззвучную переписку.
Как можно общаться с человеком, если его не слышишь? Ведь даже глаза могут врать, а голос — никогда. И волнение, и любовь, и страсть — все выдаст голос.
Глаза — друзья. А голос предатель.
Я люблю звук, потому что он — настоящий. Фальшь слышна всегда.
Обожаю фразу Станиславского: «Открылся занавес, и актеры начали врать».
Он может выйти, актер… Или нет — актриса, красотка такая… Вроде Ирки…
Нет, про Ирку не думать сейчас, не думать… Пока есть время не думать — надо не думать.
Тем более не актриса она. При чем тут?
Так вот. Про звук. Она может выйти, актриса… Красотка вся. Груди рвутся из платья. Ноги отмеряют сцену, как циркули…
К зрителям повернется — груди вываливаются. Отвернется — все на задницу пялятся. Пойдет — циркули меряют сцену — не оторваться.
А рот откроет — и все. Первые звуки голоса возникнут, и прям по Станиславскому: врет.
В женщине что главное?
Голос. Ко всему остальному можно привыкнуть, а голос вот если бесит в телефоне — тогда все, кранты. Без вариантов.
В начале было слово. Но слово было сказано. Звук был в начале. Вот в чем дело.
Опять сбился.
Куда меня несет все время?
Нельзя вернуться к тому, что сказано. К тому, что прочитано, — можно. А к сказанному — нет.
Нельзя сказать: мол, вернитесь к тому, с чего я начал, потому что я продолжил так-то и так-то, а хотел сяк-то и сяк-то…
Когда пишешь — да. А когда говоришь — невозможное дело.
А я все это говорю. Наговариваю зачем-то.
Зачем?
Потому что это создает иллюзию общения.
Да — иллюзию. Но все-таки общения.
С магнитофоном мне, честно говоря, больше нравилось общаться, однако и с компьютером тоже можно.
Люди зачем друг с другом разговаривают? К чему звуки эти бестелесные запускают в воздух?
Чтобы они зафиксировались в голове собеседника. И больше ни для чего.
И больше им фиксироваться негде.
Разговор — это фиксация собственных мыслей в чужой голове.
Дурацкое занятие, если вдуматься. А вот компьютер фиксирует на самом деле. Навсегда.
Слово не воробей, говорите? Вылетит — не поймаешь, убеждаете?
Еще как поймаешь этого воробья!
Вот сидит воробушек… Слово это… Могу громче его послушать — могу тише. Могу порезать, переставить, поменять смысл… Все могу с этим словом, пойманным, сделать.
Все, что угодно.
Я выключаю компьютер и смотрю на часы.
Часы смотрят на меня.
Когда я смотрю на часы, я вижу, как проходит время.
Когда часы смотрят на меня, они видят ровно то же самое: проходит время.
У меня старые часы. Не фирменные. Они долго на меня смотрят. И они уже очень хорошо поняли, как время проходит.
Смотрю в зеркало.
Кто придумал повесить зеркало в будке звукорежиссера — не знаю, но висит. И я в него смотрю.
А оно смотрит в меня.
Я отражаюсь в зеркале. А зеркало во мне не отражается. Зеркало никогда себя не видит.
Зеркало видит меня. И я вижу себя. И картина эта меня не радует.
А Ирку радует.
Она утверждает, что я — красивый мужчина.
Врет?
Когда говорит, что красота в мужчине для нее не главное — точно обманывает.
А вот когда про меня — не знаю…
Если бы она была актриса, я бы ей не поверил точно.
Но она не актриса.
Я смотрю на часы.
Часы смотрят на меня.
Она придет уже сейчас. И надо будет решаться на что-то.
— Ира, тебя не смущает, что у меня есть жена?
Она смотрела на меня снизу вверх, изо всех сил стараясь, чтобы взгляд ее был преданным.
— Главное, что это не смущает тебя, правда? Тебя ведь давно это не смущает?
И снова — взгляд снизу вверх.
Женщина, которая хочет любви, всегда говорит так, словно знает про тебя нечто такое, чего другие не ведают.
«Тебя ведь не смущает, что у тебя есть жена».
Она не спросила. Нет, не спросила. Она утверждала.
А может, не надо решаться? Да и на что? Чего так серьезно относиться ко всей этой… ко всей этой… ко всей этой… с женщинами?
Как пелось в песне моей юности: «Я — твоя женщина, ты — мой мужчина. Если надо причину, то это причина…»
Вот и все.
Так?
Из аннотации: "Любовь. Секс. Самоубийство, которого не было. Труп, принадлежащий другому.
ОтветитьУдалитьТишина заменит жизнь отцу. Суета заменит жизнь сыну.
Они расстанутся, не замечая друг друга. И встретятся, когда сын придет к отцу после собственной смерти.
Новый роман Андрея Максимова абсолютно необычен. Он заставит Вас плакать, смеяться, а главное, думать.
Этот роман не надо пересказывать. Его надо читать."