Франкфурт-на-Майне, вечер
Малгожата,
ты думаешь, что это будет вторая часть? Допустим,
вторая, вот только чего? Книги? Нашей встречи? Нашего разговора? Я, хоть
и понимал, что мы позволим читателям «просмотреть» наши письма, писал
их отнюдь не с осознанием, что у нас с тобой своего рода
срежиссированный диалог. Потому что в каждом из своих мейлов, позднее
опубликованных в «188 днях и ночах», я с первой же фразы моментально
забывал о том, что адресую письма многочисленным читателям. Я писал их
только тебе. Впрочем, и себе тоже. Каждый разговор для меня прежде всего
— встреча с самим собой. Если бы мне не хотелось сказать что-то самому
себе, я бы этого не сказал никому другому. Какой бы интересной ни была
для человека его собственная личность, он всегда наткнется на границы
самопознания. А чтобы преодолеть эти границы, надо, по-моему, произвести
самооценку. Это требует смелости. Смелости требует и разговор с другим
человеком, но это смелость другого рода, когда мы подставляем себя под
оценивающий взгляд собеседника. Даже если разговор сводится к банальному
флирту, этакой угадайке, игре в чтение мыслей, флирт тоже представляет
интерес, потому что заставляет задуматься и понять, почему другие
говорят именно то, что они говорят. У многих нет ни желания, ни
решимости подвергнуть себя такой оценке. И тогда одни идут к
психотерапевту, а другие заводят длинный разговор с самим собой, такой
вечный монолог. Именно это последнее сильно поразило меня по приезде в
Германию: я увидел на улицах людей, громко разговаривающих сами с собой.
А для немцев это было в порядке вещей…
Искусство беседы в современном мире исчезает. У нас
становится все меньше времени, чтобы сделать остановку в гонке за
счастьем и поговорить об этом счастье с другими. У живущих под одной
крышей едва ли найдется несколько минут в день поговорить друг с другом.
На ум приходит недавно опубликованный в немецком еженедельнике «Stern»
рассказ одной супружеской пары, радикально изменившей свою жизнь после
того, как эта пара застряла в лифте в одном из франкфуртских
небоскребов. Им пришлось провести вместе четыре часа, прежде чем их
вызволили из лифта. Пока они там сидели, они разговаривали друг с
другом. Она призналась, что эти четыре часа спасли их брак. А он сказал,
что, хоть слово «любовь» и не произносилось, говорили они в основном о
ней. В лифте он впервые узнал, какую женщину он любит и, что гораздо
важнее, почему.
Поэтому давай с тобой поговорим. Я снова буду ходить в
мою любимую библиотеку, мы снова в приступах инкриминируемой нам
«мегаломании» будем «хвастаться знанием» и сообщать друг другу то, чем
обязательно хотели бы поделиться с другими. Я буду приводить данные,
забрасывать тебя фактами, ссылаться на науку, сомневаться в сообщаемых
тобою сведениях или восторженно принимать их. Я буду эгоистично
«высасывать» из тебя все, чего пока не знаю. Потому что я обожаю
узнавать. Возможно, даже больше, чем ты.
«По „188 дням и ночам“ мне показалось, что
Малгожата Домагалик доминировала над Вами. От многих вопросов и
замечаний, например о первом сексуальном опыте или о самом важном из
такого рода контактов, она отделывалась краткими и остроумными
отговорками. Вы не чувствовали себя рядом с ней, простите за сравнение,
как залившийся краской стыда юнец?
Домагалик доминирует над любым мужчиной. Может, это
как раз и является причиной, в силу которой самые видные в Польше
мужчины охотно приходят к ней, разговаривают с ней и раскрывают свои
секреты, которые она потом публикует в своей рубрике „Мастер и
Малгожата“ в журнале „Пани“. Вопреки распространенному мнению, мужчины
обожают тех женщин, которые бросают им вызов. Особенно блондинок.
Впрочем, что касается лично меня, я предпочитаю брюнеток. Я уже давно не
чувствовал себя как заливающийся краской стыда юнец, но иногда я с
ностальгией вспоминаю такое ощущение. Я с самого начала знал, что ни в
каком разговоре Домагалик не впустит меня в свою спальню. Может, поэтому
в Варшаве бытует сплетня, что у нас роман и еще двое взрослых детей,
хотя мы знакомы только два года (смех).
Если бы Домагалик спросила Вас, Вы лично ответили
бы ей прямо на вопрос о первом сексуальном опыте или о самом важном
эпизоде из такого рода отношений?
Вы сейчас теоретизируете на провоцирующей читателя
границе приличия. Малгожата Домагалик никогда не спрашивала меня об
этом. Во-первых, она в высшей степени профессионал как журналистка,
во-вторых, наши отношения никогда не доходили до такой степени близости.
На этот вопрос я не стал бы отвечать даже сексологу. Подобные вопросы я
в принципе игнорирую. И попросил бы господ журналистов больше не
задавать их мне. Не все продается. Кроме того, слово „отношения“, когда
речь идет о сексе, настолько холодно, что даже сексологов оно вгоняет в
оторопь. Да и у меня Домагалик совершенно не ассоциируется с этим
словом. Вы тоже профессионал, но, как мужчина, я понимаю Вашу
устремленность и Ваше „отношение“ — пусть даже мой эпизод и не самый
важный — к этой теме (смех)».
Теперь ты знаешь, что я говорю о тебе за твоей спиной, и, пожалуйста, прости, если в искренности я зашел слишком далеко.
Малгося, я очень рад, что нам предстоят очередные дни. И очередные ночи.
Сердечный привет,
ЯЛ, Франкфурт-на-Майне
P. S. Высоцкий…
Помню тишину в польских СМИ в июле 1980 года, когда
он умер. Его похороны стали второй спонтанной демонстрацией (около 40
тысяч человек), происшедшей в стране, где демонстрации всегда были
прекрасно срежиссированы. Первая имела место в феврале 1921 года, когда
хоронили Петра Кропоткина, последнего русского анархиста. Высоцкий и
Кропоткин были похожи друг на друга своей любовью к истине.
Володя Высоцкий…
«Голос молчаливого народа», как называли его
литераторы. Песни Высоцкого всегда привлекали пристальное внимание
литературных критиков, политиков и цензуры. А люди просто любили его,
они внимали тем истинам, которые он нес им в своих песнях. Его могила в
Москве — место настоящего паломничества, такое же как могила Джима
Моррисона на парижском кладбище Пер-Лашез. Завидую твоей встрече с
творчеством Высоцкого…
Варшава, вечер
Януш,
когда ты называешь меня Малгожатой, я чувствую себя
так, словно мне сто лет, а мне бы этого вовсе не хотелось. Пока.
Неправда, что я доминирую над любым мужчиной. Я понимаю, что это своего
рода вежливость с твоей стороны, но я в ней не нуждаюсь. Не хочу
оставлять этот вопрос неразъясненным. Речь идет вовсе не о
доминировании, а о настоящем партнерстве. Мне никогда не приходило в
голову соперничать с мужчинами по принципу «он лучше — она хуже, она
лучше — он хуже». Я не боялась их, не соревновалась с ними только
потому, что они носили брюки. Но это, в свою очередь, не мешало мне
смеяться вместе с ними над одними и теми же анекдотами и смотреть
футбольные матчи. Такое понимание разделения на женское и мужское делает
женщину сильной, ведь она знает, что за ней стоит не придуманное, а
настоящее партнерство. И что интересно, она не перестает быть
женственной. Несмотря на это, я не раз слышала о себе мнение — и,
пожалуй, чаще от женщин, — что я ледяная глыба и потому не люблю
мужского общества. Все это чушь. Потому что именно мужчины и беседы с
ними сделали из меня «публичного» человека, а то, что они продолжают со
мной разговаривать и порой в этих разговорах впервые, быть может,
раскрываются, я рассматриваю как настоящий успех. И профессиональный
тоже. Почему они со мной разговаривают и не лгут? Я не знаю, есть ли в
этом моя заслуга и в чем здесь секрет. В том, что я «ледяная глыба», или
в том, что люди решаются совершить со мной своего рода «восхождение»…
Кстати, о представлениях. Сегодня мне позвонил один журналист и от имени Шимона Головни[5] хотел пригласить меня в его программу, посвященную
материнству. Вот что я услышала: «Пани Малгожата, нам бы хотелось, чтобы
вы рассказали о том, как ради карьеры решили отказаться от
материнства». Нет, я не потеряла дар речи, поскольку мне не раз
приходилось слышать вопрос: «Почему вы не хотите иметь ребенка?» Ну что
тут скажешь? Я только иногда думаю, насколько же надо быть бестактным,
тупым и хамоватым, чтобы решиться задать такой вопрос? Разве желание
иметь ребенка гарантирует, что он у тебя появится? Разве это так просто?
Когда же я ответила, что это не мой случай и если уж об этом зашла
речь, то для меня материнство стоит выше и главнее всего,
нерастерявшийся журналист (правда, буркнувший под нос: «Я не знал,
простите») спросил: «Не могли бы вы дать мне телефоны своих подруг,
которые отказались от материнства ради…» Я вынуждена объяснять себе
подобные вопросы хамством, глупостью и бестактностью, но мне все равно
стало очень грустно. Мне, «ледяной глыбе».
P. S. Принимаю к сведению, что ты, мой собеседник по
электронной переписке, предпочитаешь болтать с требовательными
брюнетками, хотя я, если бы была мужчиной, охотнее засматривалась бы,
прошу прощения, охотнее болтала бы с рыжими. Шучу. Я с пониманием
отношусь к тому, что ты предпочитаешь брюнеток, хотя…
С уважением М.
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону:
32-23-53
Из аннотации:
ОтветитьУдалить"Продолжение знаменитого бестселлера «188 дней и ночей»! Он — популярный писатель, она — главный редактор женского журнала.
Они снова пишут друг другу письма по электронной почте! «188 дней и ночей» им было мало!
Комментируя жизнь за окном, они обсуждают массу тем, она — как воинствующая феминистка, он — как мужчина, превозносящий женщин. В этом диалоге двух свободных людей могут уживаться любые мнения — о любви и браке, об измене и верности, об афродизиаках и аллергии, о Дорис Лессинг и Габриэле Гарсиа Маркесе, о Высоцком и Марине Влади, — но неизменно царствует гармония…"