I. Мех в дыму
1
— Нет сомнений, он был очень милый человек. Обаятельная личность. С этим никто не спорит. Но фокусник — средний.
— По какой мерке вы судите, позвольте поинтересоваться?
— По самому себе. А как иначе?
— Определенно. Он был неплохим иллюзионистом. Но что
такое иллюзионист? Это человек, который зависит от массы всяких хитрых
штучек — приспособлений, механизмов, зеркал и тому подобных вещей. Разве
мы не работали с подобной чепухой почти целую неделю? А кто ее сделал?
Кто воспроизвел этого «Pâtissier du Palais-Royal» — мы с ним весь день провозились? Я его воспроизвел.
Кроме меня, это никто бы не смог сделать. Чем больше я смотрю на эту
штуку, тем больше ее презираю.
— Но это же здорово! Когда маленький пекарь приносит
свои конфетки, пирожные, круассаны, бокалы с портвейном и марсалой, — и
все по команде — я чуть ли не рыдаю от удовольствия! Это самое
трогательное напоминание об атмосфере эпохи Луи Филиппа! А вы признаете, что все воспроизвели в точности, как в
оригинале у Робера-Гудена. Если он не был великим фокусником, то кто же
тогда, по-вашему, великий фокусник?
— Человек, который может стоять абсолютно голым в
толпе и в течение часа владеть ее вниманием, манипулируя несколькими
монетами, или картами, или бильярдными шарами. Я это могу — и дам сто
очков вперед любому фокуснику дня сегодняшнего, да и не только
сегодняшнего. Вот почему меня тошнит от Робера-Гудена и его
«Замечательной пекарни», и его «Неисчерпаемого кувшина», и его
«Чудесного апельсинового дерева» и всех остальных его колесиков,
шестеренок, рычагов и прочей ерунды.
— Но ведь вы не собираетесь бросать работу над фильмом?
— Нет, конечно. Я же подписал контракт. В жизни не
нарушил ни одного контракта. Я профессионал. Но меня от этого воротит.
На мой взгляд, это все равно что просить Рубинштейна сыграть на
механическом пианино. На таком инструменте любой может сыграть.
— Вы же знаете, что мы попросили вас сняться в этом
фильме только потому, что вы — величайший в мире иллюзионист, величайший
иллюзионист всех времен, если угодно, а для фильма это — огромная
дополнительная приманка…
— Меня уже давно не называли дополнительной приманкой…
— Позвольте мне закончить. Мы показываем, как
великий иллюзионист современности воздает должное великому иллюзионисту
прошлого. Публике это понравится.
—
А меня выставит в невыгодном свете.
— Да нет же. Только представьте себе размеры
аудитории. После показа на Би-би-си фильм пойдет по Всеамериканскому
каналу — договоренность об этом уже практически есть, — а потом по всему
миру. Только представьте себе, как его встретят в той же Франции, где
Роберу-Гудену все еще поклоняются как божеству. Зрителей будут миллионы и
миллионы. Неужели вам это безразлично?
— Ваши слова лишний раз подтверждают, что вы невысокого мнения о магии и мало что о ней знаете. Меня уже
видел весь мир. И я не преувеличиваю: меня действительно видел весь
мир. И публика, с которой я каждый раз вступаю в… не побоюсь этого слова
— уникальные отношения, ощущала всю уникальность моего искусства. По
телевизору этого не покажешь.
— А я как раз и собираюсь показать это по
телевизору. И пожалуйста, не сочтите мои слова за хвастовство. Хватит
нам на сегодня хвастовства. Но я не какой-то заштатный кинорежиссер.
Могу без ложной скромности сказать, что я в своей области известен не
меньше, чем вы — в своей. Я тоже своего рода маг, и не какой-нибудь
третьесортный…
— Если то, что я делаю, третьесортно, зачем вам
нужна моя помощь? Ах да, для фильма. Представление о том, что кино —
искусство, уже давно стало общим местом. Точно так же люди говорили, что
сложные механические игрушки Робера-Гудена — это искусство. Людей
всегда очаровывают хитроумные механизмы, которые создают иллюзию жизни. А
вы не помните, как маленький актер из пьесы Ноэля Кауарда называет кино? «Дешевая фотография».
— Я вас прошу…
— Хорошо, я не настаиваю на слове «дешевая». Но от
«фотографии» нам не уйти. Кинематографу чего-то не хватает; и вы знаете
чего: неуловимой, но ощутимой власти артиста над его аудиторией. Фильм —
он даже хуже механического пианино; к этому вы хоть можете добавить
что-то свое, можете по желанию изменять скорость и громкость.
— Фильм похож на живописное полотно — оно ведь тоже
остается неизменным. Но каждый зритель привносит в него свое личное
ощущение, свое неповторимое восприятие завершенного холста. Точно то же
происходит и с фильмом.
— Да кто они такие, ваши телезрители? Сброд и всякие
подонки общества. Пьяные и трезвые. Они могут смотреть внимательно, а
могут клевать носом. Люди, которые получают что-то бесплатно, не в силах
как следует сосредоточиться. Я привык к публике, которая приходит
посмотреть на меня и платит за это. Пять минут — и я завладеваю
их вниманием, как никто прежде. Я не могу гарантировать, что мне удастся
сделать это по телевизору. Я не вижу телевизионных зрителей, а
воздействовать на тех, кого не вижу, я не способен. А раз я не могу на
них воздействовать, то как я, по-вашему, очарую их, ублажу, сделаю
соучастниками в самообмане?
— А вот тут-то и начинается мое искусство. Я — ваша
публика, во мне все эти миллионы, о которых мы говорим. Если вы покорите
меня, то покорите и их. Потому что я наделяю их моим разумом, моей
восприимчивостью и поднимаю до моего уровня. Разве я не показал это
более чем в дюжине признанных киношедевров? Это мой дар и мое искусство.
Доверьтесь мне. Ни о чем другом я вас не прошу. Доверьтесь мне.
2
Это была первая серьезная размолвка с того времени,
как мы начали работать над фильмом. Имею ли я право говорить «мы»?
Поскольку я жил в доме и очень интересовался всем, что было связано с
этой картиной, мне позволили присутствовать на съемках и даже дали
работу. Будучи историком, я отслеживал детали и не позволял киношникам
слишком уж удаляться от Луи Филиппа и его Парижа или, по крайней мере,
не дальше, чем то допускали художественная вольность и необходимость. Я
предчувствовал грозу. Ведь не зря же я прожил семьдесят два года, а к
тому же очень хорошо знал Магнуса Айзенгрима. Мне казалось, что
понемногу я начал узнавать и великого постановщика Юргена Линда.
На Би-би-си решили сделать часовой фильм о великом
французском иллюзионисте Жане-Эжене Робере-Гудене, умершем в 1871 году.
Предполагалось, что фильм будет не разового пользования: Линд был
уверен, что телевидение не ограничится единственным показом к столетию
со дня смерти мастера, а будет из года в год, раз за разом
демонстрировать фильм по всему миру. Назывался он по-французски «Un
Hommage à Robert-Houdin» (что не требовало перевода) и был прост по форме.
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону:
32-23-53
Открыть описание
из аннотации:
ОтветитьУдалить«Мир чудес» — это автобиография мага и волшебника Магнуса Айзенгрима, история его подъема из бездны унижения к вершинам всемирной славы. Будучи произведением вполне самостоятельным, «Мир чудес», однако, завершает «Дептфордскую трилогию» букеровского лауреата Р. Дэвиса, так что читавшие «Пятый персонаж» и «Мантикору» узнают наконец ответ на вопрос: «Кто убил Боя Стонтона?»
Комментарии Г. Крылова.