Мяконько, кругленько вкатился Колобок на пароход
«Севрюга». Выждал, пока на причал наползет густой клок тумана, весь
съежился-скукожился и сделался сам похож на серое облачко. Шмыг к самому
краю, да как скакнет на чугунный пал. Просеменил по натянутому, как
струна, швартову до борта (для Колобка это была не штука – он раз на
спор барыню на канате сплясал), и никто ничего. Здрасьте-пожалуйста,
принимайте нового пассажира.
Конечно, не разорился бы и палубный билет купить.
Всего-то тридцать пять копеек, если до следующей пристани, города
Усть-Свияжска. Но для «разинцев» билет брать – свое ремесло не уважать.
Пускай «гуси» с «карасями» билеты покупают.
Прозвище у Колобка такое, потому что маленький, ловкий,
шагает мелко, пружинно, будто катится. И башка круглая, коротко
стриженная. По бокам лопаточками уши, маленькие, но замечательно
слухастые.
Про «разинцев» что известно? Такой речной народишко,
собою незаметный, но без него и Река не Река, как болото без комаров. На
берегу тоже мастера чистить чужие карманы имеются, название им
«щипачи», но те публика мелкая, рваная и по большей части приблудная,
нет им за это большого уважения, а «разинцам» есть, потому что они
испокон веку.
Про то, откуда это слово взялось, толкуют двояко. Сами
они считают, что от Стеньки Разина, который тоже на Реке-кормилице
жирных «гусей» щипал. Обыватели по-другому говорят – мол, потрошат
раззяв и разинь, оттого и «разинцы».
Сама работа хорошая, Колобку исключительно нравилась.
Сел на пароход, чтоб никто тебя не видал, потерся среди
пассажиров до следующей пристани, да и сошел. Что взял – твое, что не
смог – пускай себе дальше плывет.
Тут в чем козыри?
По Реке кататься воздушно, для здоровья польза. Это
первое. Опять же людей видишь разных, иной раз такое занятное начнут
рассказывать, что и про дело позабудешь. Это второе. А главное – ни тебе
тюрьмы, ни каторги. Колобок двадцать лет на Реке работал, а что за
тюрьма такая и знать не знал, в глаза не видывал. Поди-ка, возьми его с
поличным. Чуть что – раз, и концы в воду. Кстати сказать, это про них,
«разинцев», поговорка придумана, только остальному народу невдомек.
«Концами» называют добычу. А вода – вон она, за бортом плещется.
Запалился – кидай «концы» в воду, и нипочем не докажут, Река-матушка все
спрячет. Ну, накостыляют, конечно, это уж как полагается. Только и
накостыляют-то несильно, потому что пароходами публика плавает все
больше культурная, деликатная, не то что в приречных селах. Там мужики
от дикости и невежества запросто могут вора и до смерти уходить.
«разинцы» еще себя «щуками» называют, а пассажиров
«гусями» или «карасями». Кроме «концов в воду» есть и другая присказка,
которую все повторяют, а настоящего смысла не понимают: на то в реке и
щука, чтоб карась не дремал.
Первый весенний пароход для «разинца» – самый главный
праздник, лучше любого престольного. За зиму освинцовеешь без дела, а
бывает, что и оголодаешь. Сидишь-сидишь, клянешь зиму-докуку, ждешь
весны-невестушки. Иной раз она, желанная, долго ломается, пароходное
плавание чуть не до июня стоит, а в этом году весна к Колобку пожаловала
совсем молоденькой девчоночкой и не кобенилась нисколько. Такая
прильнула жаркая, такая ласковая – до беспримерности. Это же надо,
первое апреля, а уже весь лед сошел, и навигация открылась.
Разлив на Реке был широченный, едва берега видать, но
«Севрюга» шла строго по фарватеру, на самом малом ходу. Капитан из-за
тумана сильно осторожничал, через две минуты на третью давал сипатый
гудок: «У-дууу! Отвали-и-и – я иду-уууу!»
Капитану туман в досаду, а Колобку он первый товарищ.
Если б можно сговориться – половину навара бы ему, родимому, отдавал,
только вали погуще.
Нынче жаловаться было грех, туман расстарался на славу.
Плотней всего стелился по-над рекой; нижнюю палубу, где каюты, почитай,
совсем укутал; ботдек, где шлюпки и вдоль бортов мешочники-баулыцики
сидят, то отпустит, то накроет: будто в сказке какой – были люди, и
вдруг все исчезли, осталось одно молоко. Выше тумана только черная
высокая труба и мостик. Капитану, поди, там, наверху, кажется, что он не
капитан, а Господь Бог Саваоф, и не на «Севрюге» плывет, а парит на
облацех.
Все суда речной флотилии товарищества «Норд» назывались
по какой-нибудь рыбе, такая у владельца причуда. От флагмана,
трехпалубной «Белуги», где каюты первого класса по десяти рублей, до
последней буксирной пыхтелки, какого-нибудь «Пескаря» или «Уклейки».
«Севрюга» на линии не из самых больших, но пароход
хороший, хлебный. Ходит от Москвы до Царицына. Пассажиры все больше
дальние, которым в Святую Землю или вовсе в Америку. Многие по льготной
шифкарте, от Палестинского общества. Колобок сам по морям не плавал,
потому что незачем, но знал все в доскональности.
По шифкарте товарищества «Норд» плавали так: изМосквы по
Оке до Нижнего, после по Реке до Царицына, там поездом до Таганрога, а
оттуда снова на пароход, только уже морской, и далее кому куда, согласно
надобности. Если в Святую Землю плыть третьим классом, всего-навсего 46
рублей 50 копеек. Если в Америку, то, конечно, дороже.
Колобок пока никого не щипал, руки держал в карманах,
только глаза и уши работали. Ну и ноги, само собой. Чуть загустеет туман
– шарк-шарк на войлочных подметках, от одних к другим, и
вприглядку-вприслушку. Что за люди? Хорошо ль себя блюдете?
Это так нужно: сперва все высмотреть, изведать, а потом,
ближе к пристани, чистенько сработать. И, самое главное, фартовых
унюхать. Они тут наверняка трутся, тоже навигации заждались. Это зверье
не Колобковой масти. На пароходе дела редко делают, в ихнем ремесле
резону нет. Фартовые на воде только выбирают «гуся», а пух-перья с него
после, на берегу берут.
* * *
Начал Колобок с ботдека. Там пассажир палубный, все
больше голь, но, во-первых, курочка по зернышку клюет, а во-вторых,
такой у Колобка характер – что повкусней напоследок оставлять. Он и еду
кушал так же. Если, скажем, греча с шкварками, то сначала крупу ложкой
соберет, а сало до поры по краешку выложит, красиво. Если щи с мозговой
косточкой, то сначала жижу выхлебает, потом капусту с морковкой
стрескает, мясо обскоблит и лишь потом мозговую мякоть высасывает.
Значит, отутюжил шлюпочную палубу как положено: с юта на
шкафут, потом на бак. Все корабельные слова и тонкости Колобок знал
лучше любого матроса, потому что матрос, он парохода не любит. Ему,
запьянцовской душе, поскорей бы на берег да в кабак, а «разинцу» на
корабле все на пользу, все в интерес.
На носу, сбившись в кучку, сидели странствующие к Гробу
Господню, десятка полтора мужиков и баб, рядом с каждым гордо выставлена
суковатая палка – паломнический посох. Богомольцы ели хлеб-соль,
запивали кипятком из жестяных чайников, на прочих путешественников
поглядывали надменно.
Ну, так-то уж не задавайтесь, про себя сказал им
Колобок. Есть и поблагостней вас. Сказывают, что иные святолюбцы в
Палестину не пароходами добираются – на своих двоих. А как достигнут
предела Обетованной Земли, дальше на коленках ползут. Вот она какая,
истинная святость.
Все же не стал трогать божьих странников, отошел. Что с
них возьмешь? Само собой, у каждого рублей по пяти припрятано, и достать
– пара пустяков, но это уж надо совсем бессовестным быть. А человеку
без совести жить нельзя, даже и в воровском деле. Может, в воровском еще
больше, чем в каком другом, иначе совсем пропасть можно.
Колобок давно для себя правило вывел, чтоб жилось
душевней: если видно, что хороший человек или несчастный какой, с такого
«концов» не брать, пускай у него лопатник сам наружу торчит, в руки
просится. Резона нет. Разбогатишься, положим, на тридцать целковых, да
хоть бы на все триста, а сам себя уважать не будешь. Таких воров,
которые себя уронили, Колобок много видал. Дрянь люди, душу за мятые
рублевики продали. Разве уважению цена триста рублей? Нет, шалишь.
Может, таких денег и вовсе на свете нет.
Около немцев-колонистов потерся основательно. Эти, надо
думать, в Аргентину собрались, такая у них, немцев, сейчас мода. Вроде
им там земли дают, сколько хочешь, и в солдаты не берут. Немец, он вроде
жида, нашему царю служить не любит.
Ишь, палубные билеты взяли, куркули. Деньжата у колбасников есть, но больно прижимисты.
Сел Колобок под шлюпкой, послушал немецкий разговор, да только плюнул. Говорят, будто дурака валяют: гук-маль-ди-да.
Один, красномордый, докурил трубку, положил на палубу,
близехонько. Ну, Колобок не устоял, прибрал хорошую вещь, не стал на
после откладывать. Сейчас-то туман, а потом еще неизвестно как
повернется.
Трубку рассмотрел (из фарфора, с малыми фигурками – заглядение), сунул в тыльник, холщовый мешок на веревке – под мышку вешать.
С почином.
Дальше духоборы сидели, вслух божественную книжку
читали. Этих Колобок не тронул. Знал – в Канаду едут. Люди тихие, никому
от них никакой обиды, за правду терпят. Писатель граф Толстой за них.
Колобок читал одну его книжку, «Сколько человеку земли нужно». Смешная –
про то, какие дураки мужичье.
Ладно, духоборы, плывите себе, Бог с вами.
Со шкафута и до самой кормы сплошь жиды пошли, но тоже
не толпой – кучками. Это Колобку было не в диковину. Знал он: такая это
нация, что промеж себя все грызутся.
У них, как и у наших, первый почет тем, которые в
Палестину плывут. Колобок постоял, послушал, как «палестинский» жидок
гордился перед «американским». Сказал ему: «Мы, не в обиду вам сказать,
едем за духом, а вы за брюхом». «Американец» стерпел, отбрехиваться не
стал, только голову повесил.
У «палестинского» Колобок вынул из кармана складной
метр, портновский. Невелик навар, но можно Глаше-вдове подарить, она
бабам юбки шьет, спасибо скажет. У «американского» взял часы. Барахло
часы, медные, рублишка на полтора.
Прибрал добычу в мешок и затесался в кучу-малу пейсатых
парней, галдевших кто по-своему, но большинство по-русски. Все тощие,
кадыкастые, голоса писклявые.
Галдели они, потому что к ним с каютной палубы раввин поднялся, жидовский поп. Вот они к нему и кинулись.
Поп был собой видный, в шапке с меховой оторочкой, в
пиджаке до колен. Длинная седая бородища, пейсы – как еще две бороды,
густые брови – будто две вовсе маленьких бороденки. Обступили его
жиденята и давай жаловаться. Колобок тут как тут – ему чем тесней, тем
вольготней.
– Ребе, вы говорили, мы поплывем, как Ноевы избранники на ковчеге! А тут какой-то xoйшexl —пищал веснушчатый еврейчик. – Кого здесь только нет! Мало этих американеров,так еще апикойресы 1-сионисты,
и гои, пожирающие свиной жир это он про немцев, догадался Колобок], и
даже – тьфу на них! – гои, прикидывающиеся евреями!
– Да-да, «найденыши»! И с ними, говорят, сам ихний пророк! Про которого вы страшное говорили! – подхватили другие.
– Мануйла? – сверкнул глазами раввин. – Он здесь? Хвост
сатанинский! Смотрите у меня! Близко к нему не подходить! И к
«найденышам» тоже!
Один из жалобщиков пригнулся к поросшему седыми волосками уху и зашептал, но не так чтобы тихо, Колобок слышал каждое слово.
– А еще, говорят, этиздесь. «Христовы опричники».
– Слова были произнесены жутким, свистящим шепотом, и все прочие сразу
примолкли. – Убить нас хотят! Ребе, они не выпустят нас живыми! Лучше бы
мы остались дома!
Про «христовых опричников» Колобок в газете читал. Давно
известно, что в иных городах, где у людей дела мало, а злобы много,
чуть какая оказия, сразу кидаются евреев бить. Чего ж не побить, не
пограбить, если начальство дозволяет? Но кроме обычных громильщиков с
некоторых пор завелись еще какие-то «опричники», люди серьезные, которые
поклялись жидам и ихним потатчикам спуску не давать. И вроде бы уже
убили кого-то – адвоката какого-то и еще студента. Адвоката ладно, все
они жиганы бесстыжие, но студент чем им помешал? Поди, тоже отец-мать
есть.
Ладно, это дела дальние. На Реке-матушке, слава Тебе, Господи, ни «опричников», ни погромов отродясь не бывало.
Пока жиденята шумели, Колобок одному-другому-третьему по карманам прошелся, но всего злата добыл пятак да двугривенный.
А еврейский поп послушал-послушал да как ногой топнет.
– Молчать!
Стало тихо. Старичище очки с носа сдернул и сунул в
карман (блеснула оправа – никак золотая?). Вынул из другого кармана
пузатую книжицу в кожаном переплете, раскрыл. Грозно заклехтал что-то
по-своему, а после повторил по-русски – видно, были тут жиды, которые
собственное наречие не довольно понимали.
– «И сказал Господь Моисею: «Доколе злому обществу сему
роптать на Меня? Ропот сынов Израилевых, которым они ропщут на Меня, Я
слышу. Скажи им: живу Я, и все вы, которые роптали на Меня, не войдете в
землю, на которой Я клялся поселить вас». Слыхали, что сказано Моисею,
маловеры?
Со своей белой бородой, с поднятым кверху пальцем он и сам был похож на Моисея с картинки, какую Колобок видал в Библии.
Все поклонились. И Колобок тоже согнулся. Просунул руку
между двумя впереди стоящими. Рука у него была особенная, почти что
вовсе без костей, на хрящевом ходу. Изгибаться могла по-всякому, а если
надо, то и удлинялась сверх всяких человеческих возможностей. Этой своей
замечательной рукой Колобок дотянулся до раввинова кармана, мизинчиком
подцепил очки и присел на корточки. Уточкой, уточкой – шмыг в туман.
Очки попробовал на зуб. Ей-богу, золотые!
А еврейский поп грохотал из-за согнутых спин:
– Не будь я Арон Шефаревич, если не изгоню всякого, кто
будет роптать и малодушествовать! Посмотрите на себя, глисты сушеные! На
что вы сдались «опричникам»? Да кому вы вообще...
Не стал Колобок слушать дальше, убрался от греха.
* * *
Туман совсем заплотнел, еле-еле перила видать. Вдоль них-то «разинец» и заскользил.
У-дууу!!! – оглушительно загудело наверху. Значит, рубка тут.
А как пароход отдуделся, донеслись до Колобковых ушей странные слова.
Кто-то впереди выводил нараспев:
Дыханье дав моим устам,
Она на факел свой дохнула,
И целый мир на Здесь и Там
В тот миг безумья разомкнула,
Ушла – и холодом пахнуло...
– Брось
завывать, Колизей, – оборвал другой голос – резкий, насмешливый. –
Лучше мускулатуру укрепляй. На что я тебе раббер-болл давал?
С левого берега дунуло ветром, и пелена вмиг
попрозрачнела. Колобок увидел под лесенкой рубки целое собрание: парни
сидят, человек двадцать, и с ними две девки.
Чудная была компания, нечасто такую увидишь. Среди
парней много очкастых и кучерявых, да и носастые есть – по виду вроде
еврейчики, а вроде и нет. Очень уж веселые, у всех рот до ушей. Один
постарше, плечистый, под распахнутой блузой тельняшка, в зубах трубка.
Не иначе морской человек, вот и бородка без усов – это моряки так бреют,
чтоб угольком из трубки не подпалиться.
Еще чудней были девки. Верней, не девки – барышни.
Первая тоненькая, белокожая, глазищи в поллица, но
волосы, дурочка, зачем-то по-мальчишьи обстригла. А волосы знатные,
густые, с золотым отливом.
Вторая низенькая, кругленькая, а одета – умора: на
голове белая полотняная шапка с маленькими полями, вместо юбки короткие
штаны зеленого цвета, так что ноги все на виду, обута в белые шкарпетки и
необстоятельные тапки на кожаных ремешках.
Колобок аж глазами захлопал от непривычного зрелища. Надо же – и лодыжки видно, и толстые ляжки, все в цыпках от холода.
И не только ногами заинтересовался.
Что за люди? Куда едут и зачем? И что за «рабербол» такой?
Непонятное слово произнес бородатый. Тот же, что читал
стихи, на его попрек засмеялся, стал рукой дергать. Колобок присмотрелся
– в пальцах у парня черный шар зажат, и он его давит, давит. А зачем?
– Зябнешь, Малке? – спросил бородатый толстушку – тоже
на цыпки ее посмотрел. – Ничего, будешь вспоминать эту поездку, как рай.
Прохладно, и воды сколько хочешь. Я почему назначил сбор в Нижнем? Чтоб
с Россией попрощались. Глядите, дышите. Скоро нечем будет. Вы еще не
знаете, что такое настоящая жара. А я знаю. Раз в Порт-Саиде стояли,
надо было обшивку подлатать. Я у кэптена на неделю отпросился,
захотелось пустыню на зуб попробовать, присмотреться.
– И что, присмотрелся? – спросила нежная барышня.
– Присмотрелся, Рохеле, присмотрелся, – усмехнулся
бородач. – У меня кожа не такая белая, как у тебя, и то к вечеру
физиономия волдырями пошла. Губы растрескались, все в крови. Горло будто
напильником надраено. А воду пить – ни-ни, нужно соль лизать.
– Зачем соль, Магеллан? – удивился один из парней.
– А затем, что, когда потеешь, из организма соль уходит,
это страшней обезвоживания. Так и сдохнуть можно. Потею, лижу соль, но
еду вперед. У меня решено твердо: двести верст до Газы, там дневка, и
обратно. – Магеллан выпустил струйку дыма. – Только в Газу я не попал,
сбился. Понадеялся на солнце, не взял компас, дурак. На третий день
пустыня начала качаться, подплывать. Как на волнах: влево-вправо,
влево-вправо. Березовую рощу вдали увидал, потом озеро. Эге, соображаю,
до миражей допотелся. А вечером, когда от барханов протянулись длинные
полосы, из-за холма налетели бедуины. Я сначала подумал: еще один мираж.
Представьте: треугольные тени, несутся со сверхъестественной быстротой,
и все крупнее, крупнее. Это они верблюдов вскачь погнали. Главное – все
в полной тишине. Ни звука, только тихо-тихо шелестит песок. Меня
предупреждали про разбойников. Винчестер с собой, револьвер. А я застыл в
седле, идиот идиотом, и смотрю, как мне навстречу несется смерть.
Красивое зрелище – не оторвешься. В пустыне ведь что самое опасное? От
солнца и зноя инстинкт самосохранения притупляется, вот что.
Все слушали рассказчика, затаив дыхание. Колобку тоже
было интересно, но и о деле забывать нехорошо. У толстозадой Малки из
кармашка ее потешных штанов заманчиво торчал кошелек. Колобок его даже
уж и вынул, но положил обратно. Жалко стало дуреху.
– Да не так! Я же показывал! – прервал рассказ Магеллан. – Что ты кистью дергаешь? Пальцами, пальцами! Дай сюда!
Отобрал у очкастого Колизея шар, принялся его стискивать.
– Ритмично, ритмично. Тысячу, десять тысяч раз! Как ты арабскую лошадь за уздцы удержишь с такими пальцами? Лови, работай.
Кинул шар обратно, но недотепа-стихоплет не поймал.
Шар стукнулся о палубу и вдруг как подпрыгнет. Так звонко, задорно – Колобку очень понравилось.
И покатился мячик по настилу, подскакивая, а тут справа опять наполз туман и утопил всю честную компанию в белой простокваше.
– Раззява! – послышался голос Магеллана. – Ладно, после подберешь.
Но на чудо-мячик уже нацелился Колобок. Занятная штуковина. Подарить ее Пархомке-газетчику, пускай малой порадуется.
Только бы за борт не утек. Колобок прибавил ходу.
Со стороны посмотреть – наверно, смешно: два колобка катятся, один маленький, другой большой. Стой, не уйдешь!
Мячик наткнулся на что-то темное, остановился, и тут же
был ухвачен. Колобок так увлекся погоней, что едва не налетел на
человека, сидевшего на палубе (об него-то шустрый раббер-болл и
запнулся).
– Пардон, – культурно извинился Колобок. – Это мое.
– Берите, коли ваше, – ласково ответил сидевший.
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке
вы можете по телефону:
32-23-53.
Открыть описание
Из аннотации:
ОтветитьУдалить"Роман "Пелагия и красный петух" завершает трилогию о приключениях непоседливой очкастой монахини, преосвященного Митрофания и губернского прокурора Матвея Бердичевского. На сей раз запутанная нить, которую разматывает сестра Пелагия, заводит ее слишком далеко – туда, откуда, быть может, и вовсе нет возврата..."