среда, 12 марта 2014 г.

Тяжев, М. Овраг : повесть / М. Тяжев // Октябрь. - 2013. - № 10. - с. 89-102

1
От полей деревню отделял овраг, кривой и глубокий. Он и раньше «шалил», как про него говорили местные. Бывало, оползет, обнажит свои глинистые щеки и улыбается беззубым ртом. Церковку нарядную, с куполками-луковками свалил, из ее кирпича коровник построили. Но он не выдержал и зимы – обвалилась крыша от снега, и раненые телята ревели, а мужики ходили и добивали их ножами. Теперь же деревенские овраг в грош не ставят – подойдут, перевернут в него помойное ведро и по своим делам. Овраг после этого поозорует малость, вывернет несколько деревьев, баньку подомнет – и все, выдохся. Или же перевернет землю вверх дном, и появятся на поверхности старинные черепки, монеты, крестики или клинок обломанный, наконечник стрелы. Сразу понятно – неспокойная земля, сражения здесь бывали, а какие сражения, никто не знает. Ни в учебниках, нигде не записано.
Так и соседствуют они: деревенский житель и овраг.
Теперь на месте, где стояла церковь, площадь: Ленин в разросшейся акации, трава, неровная, тонкая и острая, клочьями торчит сквозь потрескавшийся асфальт и вишня наступает из покинутых домов.
Сама деревня выгодно лежит – в излучине Слочи, мелкой и быстрой реки. За ней лес, глухой и темный. Со стороны деревни, через поля, – город, от него видны одни дымные трубы.
На майские съезжаются дачники и стоит повсюду треск отдираемых с окон досок.

2
Толик Петелин зорко за ними смотрит со своего наблюдательного пункта– синего трактора. Он уже выпил, ему хорошо – алкоголь внутри шурует, искажает изображение. Тут же, рядом, прислонившись к колесу, – Морковный, паренек лет двадцати трех. Ждет, когда Толик скомандует: «Подъем!» Дело у них такое: в поле на дороге раскопали они яму, наносили туда воды, трактором проехались несколько раз и теперь стоят, караулят, когда кто застрянет.
Вчера им не повезло – мужик злой попался, сильно бампером стукнулся, из пистолета палить начал. Толик ему и сказал: «Ты, паря, видно, неместный, законов не знаешь, нервничаешь. А ты не нервничай, так и скажи: денег вам, мужики, не дам. Мы люди негордые, можем и без денег. А то – палить! Палить нехорошо, убить можно!»
Вышла жена мужика, хрупкая, белая, Морковный сразу толкать Толика: «Стал бы ее?», а Толик ему: «Дурак ты, как чуть, так сразу “стал бы”!» – и стоит сам, смотрит на нее, будто она картина какая.
Когда Петелин в армейку уходил, его провожала такая же, хрупкая и белая. Снег падал тогда, крупный, лохматый, а она стояла поодаль и руки прижимала к груди, и Толик представлял ее гладкое тело и слабые бугорки под кофтой.
А вокруг ребята беснуются, колеса пинают, автобус раскачивают. Прапорщик кричит им: «Что же вы делаете, сукины дети?! Автобус поломаете!»
А ему: «Спокойно, дядя! Не блажи» – и водку в себя проливают. И объясняют прапорщику, что традиция такая есть, попинать колесо автобуса, чтобы оно обратно прикатилось.
Отправили Толика Петелина в Афганистан.
Когда он вернулся, на его груди висела медаль «За отвагу». Целый месяц не снимал ее, искал девушку, провожавшую его, а кто она – никто не знал, так, знакомая чья-то, приблудилась на проводы.
И тогда он снял медаль, и расстроился сильно, и сломал забор.
Тогда же и с Вертлявой женщиной сошелся, бывшей женой своего брата. С ней все просто было – она не пробуждала никаких романтических чувств.
Дергают они машину, мужик вытягивает им сотню, но Толик не берет. «Зачем, – говорит, – мы же местные. Сегодня ты мне, завтра я тебе». Морковный не понимает его: как так, мужик денег дал, сотню, а он не взял?
«Странный ты, Петелин, очень странный. Контуженный, наверное».

3
В нулевых Сомов, одноклассник Петелина, бизнесмен здешний, скупил всю полосу вдоль реки и овраг купил. И поле правее от него. Поселок коттеджный мечтал построить.
Сомов жил здесь, сколько себя помнил. И в город не стремился. Кто он там? Один из многих, а здесь он человек. «К тому же, – как любил говаривать он, – последние тенденции моего наблюдения дают мне пищу для размышления: земелька наша скоро пойдет в гору. Безумствуют городские насчет дачи у реки, ох, как безумствуют!»
Сомов любил так заковыристо порассуждать. Уляжется на диван посреди огромной комнаты, закинет ноги на спинку и разглагольствует. А жена его слушает. Детей у них нет, и она боится, что он ее бросит: мужик он богатый, всякая за него пойдет. Поэтому она ему и потакает во всем, боготворит. И Сомов осознавал свое превосходство над женой, тиранил ее, глупую, особенно любил – словами.
Сомиха женщина крупная, скуластая, с усами под носом. Когда-то она играла в волейбол.
Раньше она работала здесь парикмахером, и, когда открылась, к ней первым заглянул Сомов. Пришел поприветствовать нового бизнесмена. Она ему ни капли не понравилась. «Гора, а не женщина», – подумал он.
А она конфузилась, трогая его за уши. «Вам височки сбрить?» – Она любила таких, тщедушных. Ей нравились мужчины, за которыми можно ухаживать, как за маленьким ребенком.
На стене висела Боттичеллиева «Весна».
– Какая голая, – сказал Сомов остановившись перед ней. – Передвижники? – продолжил он важно.
– Я не знаю, – сказала Сомиха тихо. – Я из-за прически.
– А хотите, я вам ушами пошевелю, – не унимается Сомов, и шевелит, и Сомиха смеется. Она и раньше видела его, только не думала, что вот он будет перед ней шевелить ушами.
На следующий день он пришел снова и сразу с порога:
– Привет калекам! То есть коллегам. – И, довольный своей шуткой, садится на стул.
Сомиха стрижет мальчишку.
И Сомов видит ее зад. Соблазнительный и крепкий, как орех.
– Снова стричься? – говорит она.
– Пока еще рано. Надо дать отрасти. – Он опускает взгляд на ее ноги-бутылки. – Ловко у вас получается.
– Я курсы заканчивала. У меня сертификат, – кивает она на стену, на которой прибита рамочка с сертификатом. И там же грамота за участие в конкурсе. А «Весны» уже нет.
– А где эта? – замечает Сомов отсутствие картинки. – Передвижница, которая вот тут была?
– Убрала, а то все ходят и смотрят.
– Правильно. Народ и так безнравственный, а тут еще картинка. Такие картинки нужны, когда сытость будет и достаток, а так – чего смущать? Голова закружится. Я вот мечтаю поселок здесь поставить, коттеджный. Внутри клумбы с цветами будут, асфальт. И люди все вежливые…
Свадьбу играли в городе.
Как-то заболел у Гены Сомова живот – ничего не помогало, вызвали «скорую». Приехал доктор, пожилой, лысый, губастый.
– Где у нас тут умирающий? – и наклоняется над Сомовым, свет загораживает. – Как долго мучаетесь? – и мнет ему живот.
– С ночи. Болит, доктор, мочи нет.
– Понятно. Стеклоочиститель пьете?
– Что вы, доктор, – заступилась за мужа Сомиха, – он у меня совсем не пьет. У нас вся деревня пьет, а мой муж не пьет. Нисколечки. Хоть бы каплю.
Доктор остановился перед вновь повешенной «Весной»:
– Леонардо да Винчи.
– Что, доктор?
– Говорю, собирайтесь, поедете.
– Куда его? – перепугалась Сомиха. – Что с ним?
– Не знаю, вскрытие покажет, может, перитонит.
Сомиха так и присела. Побелела вся, только усики черные отчетливо выделяются над губой.
В машине Гену Сомова укачивало, и он томился, засыпал, проваливаясь в жаркий поверхностный сон. И виделась ему Весна. Идет она к нему навстречу, а в руках цветы. И кажется ему, что Весна – это его жена. И она так считает, думает он, глядя на ее улыбающееся лицо.
«Ты ведь Сомов?» – «Да, Гена Сомов». – «Ты-то мне и нужен, голубчик». – И она вынимает из цветов огромные ножницы и взрезает ему живот. Он вроде кричит, а открывает глаза, прислушивается и не слышит, что он кричит.
Качается по ухабам «газель». Пахнет бензином, и болит живот.
В больнице его положили на каталку, повезли по длинным коридорам. Серые стены сменялись темно-зелеными.
«Я никогда отсюда не выберусь, – стонет он. – Они специально привезли меня сюда, чтобы убить».
И кажется ему, что вокруг него заговор, чтобы оттянуть у него землю, и жена заодно с ними. А кто они, он не знает.
Ему сделали УЗИ. И снова повезли по коридорам, и в голове его рисовался лабиринт из далекого детского мультика про аргонавтов.
В палате, среди других больных, ему вроде как полегчало. Он хотел разглядеть, кто с ним в палате, а не смог, уснул.
Утро следующего дня встретило его муравьем, ползшим по краю стеклянной банки. Яркий свет утра проникал через листья за окном, падал на подоконник, доставал до края его кровати, и Гене отчего-то стало грустно и жалко себя. Он смотрел на стеклянную банку с муравьем на самом краешке и не узнавал в муравье муравья. «Что за зверь такой?» Муравей карабкался, сваливался на самое дно и снова карабкался вверх.
Горько и бессмысленно стало ему. «Я умру на операционном столе», – и представил, как жена вводит в дом нового мужа и муж этот примеряет его, Сомова, тапочки. И так захотелось жить Гене, так захотелось, чтобы никогда никто не смог носить его тапочки.
На обходе врач сообщил, что тревога была ложной, УЗИ ничего не подтвердило.
– А боли тогда почему?
– У вас одна почка выше другой. Такое бывает.

4
У Толика Петелина никогда нет денег, и он всегда пьян. Он боится выходить из запоя, потому что ему мерещатся всадники в волчьих шапках. Они окружают его, с пиками наперевес, и он всматривается в них и не узнает.
Еще со школы ему врезалась в память картинка из учебника по истории: баскак собирает дань с населения. На баскаке треугольная волчья шапка, вокруг слуги на лошадях, на них тоже шапки. На это воспоминание накладывалось другое: хоровод людей, одетых в различные национальные костюмы кружит в каком-то дружественном танце и, радуясь, смотрит с плаката. Над каждым сияет, словно солнце, герб республики.
Каждый день Толик Петелин ходил в школу, и каждый день шестнадцать пар глаз следили за ним. Там тоже был киргиз в волчьей шапке.
Когда Толик не на тракторе, то сидит дома у окна, комментирует, что происходит на улице. А бабка его часто переспрашивает:
– Так ты говоришь, что Власьевна прошла?.. Ну, чего ты молчишь, Анатолька! Ирод царя небесного, тебя же спрашиваю! Власьевна, что ли, была?
– Власьевна умерла прошлый годом, – отвечает он ей нехотя. И отгоняет муху ото рта.
– Как же умерла, я с ней вчерась разговаривала?!
– Не знаю, с кем ты там разговаривала, а только Власьевна умерла.
– А ты тогда мне про какую Власьевну балаболишь?
– Ба, я ни про какую Власьевну ничего не балаболил. Я вообще молчал. Ба, а к чему мухи?
– К богатству или к покойнику, это как посмотреть.
Старуха сердится на внука, ей кажется, что это он нарочно не отвечает, шутит с ней. Старик ее тоже шутить любил. Петелинская порода.
И она смотрит мимо внука, видит: стоит Степан, муж ее, перед нею. Молодой, в хромовых сапогах и новой кумачовой рубашке.
«Ты, – говорит он ей, – старая стала, уйду я от тебя к Власьевне, она баба молодая, жопа у нее, как у коровы». Старуха вслушивается в слова умершего мужа, и обидно ей, и хочется сказать: «Иди куда хочешь! Всю жизнь обещался, а не ушел».
Петелин высмотрел дядю Абеля, соседа, дальнего какого-то родственника, названного так в честь советского разведчика. Натянул сапоги, выбежал на улицу, и пристроился к нему, и не знает, как начать разговор по поводу забора. Он прошлой осенью изломал ему со злости забор – дядя Абель не дал денег. Снес забор начисто. Участковый хотел привлечь Петелина, но Абель по-родственному отказался писать заявление. Толик дал честное слово, что за зиму – Абель зиму жил в городе – сделает ему забор. Но зиму Петелин провалялся в больничке и только перед самыми майскими поставил.
– Какой красивый забор, – начинает Петелин, когда они подходят к дому Абеля. – Такому забору любой министр позавидует. Эх, мне бы такой забор! Не забор, а загляденье!
А забор и вправду хороший, ровный, плотно пригнанный, досочка к досочке, да еще и покрашенный. На столбиках по резному петуху. Петелину не терпится выпить. А дядя Абель не торопится, осматривает забор.
– Забор хороший, чего зря его трясти, – говорит Петелин.
– Я не согласен!
– Как это, не согласен? – не понимает Толик.
– Почему я за свой забор должен платить?
– Так я его построил?
– Так ты ж его и сломал.
И Петелин ничего не может возразить против убийственной логики дяди Абеля.
Но Абель недолго сопротивлялся:
– Ладно, Толя, но только по-родственному! – и достает деньги, отдает, но не все.
– Конечно, по-родственному, – радуется получке Петелин, – а остальные же когда?
– Степаниде Алексеевне отдам.
Петелин соглашается, чтобы остальные деньги были отданы бабке. Он знает, что вернется к дяде Абелю еще за сотней, вернется, и не раз.
Петелин заходит за Морковным, они спешат в переулок к кованой решетке. Морковный получил свое прозвище за то, что в городе украл майку морковного цвета с надписью «Gucci» на груди.
Петелину он приятен, потому что напоминает его самого в молодости.
– Погудим седня, как шмели погудим, – радуется Морковный. – Бухнем, да?
У Морковного тоже никогда нет денег, живет на материны, а летом подряжается в город квартиры ремонтировать. У него там брат этим занимается. Не может Морковный постоянно работать, так и говорит: «Я человек, а не животное, чтобы работать». Неизвестно, где он услышал эти слова, но ему нравилось повторять их, в них он находил оправдание своей лени. И еще ему нравилось, что он знает такую умную фразу, где в одном предложении упоминаются сразу и человек, и животное.
 Открывается окошко, из него протягивается бутылка, и Сомиха поторапливает:
– Берите, чего спите!
– А бухалово – чё, как? Не отравимся? – лыбится Петелин.
– Не отравитесь, – отвечает Сомиха.
Они прячут бутылку за ремень, вслед протягивается вторая, прячут туда же. Окошко закрывается.
– Сука! – цедит Петелин.
Уважаемые читатели, напоминаем: 
 бумажный вариант журнала вы можете взять 
 в Центральной городской библиотеке по адресу: 
 г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33! 

Узнать о наличии журнала 
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону: 32-23-53
Здесь скрытый текст

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Related Posts Plugin for WordPress, Blogger...
Related Posts Plugin for WordPress, Blogger...
Новинки on PhotoPeach

Книга, которая учит любить книги