Стакан дрожал в руке, когда Маргарита Сергеевна подносила его к губам, а потом ставила на рабочий столик. От унижения хотелось закрыть лицо руками и завыть в голос. Останавливал только испуганный взгляд Лиды, затихшей у двери.
— Я, Лида, отменю прием. Я все равно не смогу работать в таком состоянии. Руки не слушаются. Еще сделаю пациенту флегмону, испорчу человеку настроение под Новый год. — Маргарита Сергеевна попыталась улыбнуться собственной шутке, но улыбка вышла какая-то неубедительная.
— Конечно, конечно, Маргарита Сергеевна, — заторопилась Лида, — все отменим. Никто скандалить из-за этого не будет — вот увидите. Скажем, что вы заболели. Разве вы заболеть не имеете права? Ведь имеете? Или вот если бы вы умерли — приема бы не было, и ничего?
— Лида, какую ерунду ты мелешь! Про какую еще там смерть?..
— Ерунду, конечно, ерунду! Сама не понимаю, что говорю. Только мне обидно очень. За вас обидно, Маргарита Сергеевна. Вы такая умница, такая…
— Лида, ты что, меня до слез хочешь довести?!
— Ничего я не хочу, Маргарита Сергеевна, то есть я не знаю, что хочу… То есть я знаю, но не знаю, как сказать. В общем, полный дурняк…
— Что-о?.. Что ты несешь?..
— Полный дурняк, говорю. Простите, Маргарита Сергеевна, за выражение. Народ так говорит, а я повторяю некстати.
— Не знаю, может, и кстати. По-другому, наверное, и не скажешь. Хоть из стоматологии совсем уходи…
— Маргарита Сергеевна, да что вы?! Если вам уходить, то кто же тогда останется?! Да наплюйте вы на него, на идиота! Что вы на него внимание обращаете?!
— На идиота? Это так-то ты, Лида, величаешь нашу гордость, нашего академика?..
— Ну а зачем он вас обижает? Что вы ему такого сделали?!.
Маргарита Сергеевна молча встала и начала расстегивать пуговицы на обшлагах халата.
— Сложи, пожалуйста, все мое барахло в пакет — я возьму домой и постираю, — сказала она Лиде, сбрасывая халат и стягивая рабочие брюки.
— Они же чистые, Маргарита Сергеевна… Вы же их только утром надели.
— А мне кажется, Лида, что они грязные! Мне все кажется липким и грязным! Я ведь не тебя прошу постирать? Я буду стирать сама. Тебе что, сложить трудно? Или ты от безделья со мной спорить будешь?!
— Да не буду я спорить, Маргарита Сергеевна. Вы только не нервничайте зря, не кричите. Все сложу. Уже сложила.
Маргарита Сергеевна провела ладонью по лицу и посмотрела на Лиду.
— Лидочка, прости меня… Что-то я сама не своя… Может, я действительно заболеваю… Но ты представляешь, он перед всеми — перед всеми! — говорит: «Не понимаю, Маргарита Сергеевна, как вы, не зная таких элементарных вещей, можно сказать, азов своей профессии, умудрились столько лет проработать у нас да еще стать заместителем заведующего по лечебной работе!» Я так обалдела, что даже не нашлась, что сказать. Вытаращила глаза и стою как дура. Право, дура и есть. Ведь чувствовала, что лучше мне этот консилиум как-нибудь просачковать. Нет, потащилась, раз вызывают.
— Ой, Маргарита Сергеевна, вы не расстраивайтесь, не вспоминайте, я все знаю, мне уже рассказывали…
— Вот видишь, Лида, десяти минут не прошло, а тебе уже в отделении рассказывают. А завтра все будут знать, пальцем будут показывать в спину: вот она — та самая.
— Маргарита Сергеевна, полно, не терзайте себя! Вы лучше уж домой. А там пока праздники пройдут, пока народ пить да гулять будет — все всё и забудут. Только вы на выходных себя не изводите — поспите, телевизор посмотрите — и как рукой снимет. Тоже мне, последняя инстанция! Подумаешь…
Лида не успела договорить. Дверь приоткрылась и на пороге в нерешительности вырисовалась высокая худощавая, чуть сутулая фигура в идеально отглаженном белоснежном халате. Ее обладатель бросил тревожный беглый взгляд сквозь толстые стекла очков сперва на Лиду, потом на Маргариту Сергеевну и осторожно заговорил:
— Я, Маргарита Сергеевна, хотел узнать, — взгляд снова перебежал с Маргариты Сергеевны на Лиду и обратно, — все ли у вас в порядке, но вижу, что вы уходите, и не смею задерживать.
— Коля, не валяй дурака! Просто скажи, что тебе уже донесли.
— Хорошо. Просто говорю: мне уже донесли.
— Ты невыносим!
— Абсолютно согласен. Абсолютно. Но, может, я провожу?
— Лучше подай шубу.
— Подаю.
— Замечательно!
— И шапку подать?
— И шапку!
— Пожалуйста.
— Премного благодарна. Только не понимаю, почему вы оба смотрите на меня такими глазами, словно вы уверены, что я сейчас пойду и повешусь?!
— Ну что вы, Маргарита Сергеевна, мы даже не смеем на это надеяться…
— Удальцов, ты неподражаем!
— Рита!
Но Маргарита Сергеевна уже схватила сумочку и выбежала из кабинета не оглядываясь, с быстротой первоклашки, мчащейся по коридору во время переменки, скользнула в стеклянные двери с зеленой табличкой «Выход», слетела по лестнице с четвертого этажа, не желая попасть в лифте в тесную компанию очередных «сочувствующих», миновала проходную и только на улице замедлила шаг.
До Нового года оставалось несколько часов, но верилось в это с трудом. Оттепель, черная жижа по щиколотку — мерзкая московская так называемая зима и без сегодняшнего позора наводила тоску и уныние. Маргарита Сергеевна, подобрав повыше шубу, чтобы не запачкать подол, перешагивала или с бесполезной осторожностью пыталась обходить особо глубокие лужи, с отвращением глядя на окружающую ее жирую черную грязь. Чтобы попасть из центра в свой спальный район, полчаса протряслась, зажатая со всех сторон, в битком набитом душном вагоне метро, затем бесконечно долго ожидала автобуса.
Наконец она добралась до своего подъезда, поднялась на девятый этаж, отперла дверь, сбросила шубу, шапку, сапоги. Вымыв по привычке тщательно руки и заодно лицо, предварительно сняв ватным тампоном, смоченным косметическим молочком, макияж, она отправилась в кухню. Достала из буфета посуду, протерла на всякий случай еще раз полотенцем, обдала кипятком.
Чай вышел крепкий, ароматный, но был обжигающе горяч, и, поставив любимую японскую чашку с веткой цветущей сакуры на журнальный столик в маленькой, уютной, словно бонбоньерка, но, увы, единственной комнате, Маргарита Сергеевна пошла на лоджию за елкой.
Елку она купила еще вчера, возвращаясь с работы, — аккуратную, пушистую, миниатюрную (большую она и не взяла бы — и нести тяжело, и пристроить некуда). Вынув высокий фаянсовый кувшин, расписанный мелкими голубоватыми, похожими на незабудки цветами, наполнив водой похолодней и опустив в нее крошечное деревце, она забралась на стул, вытащила с верхней полки стенки коробку со старыми новогодними игрушками и начала сосредоточенно увешивать ими тонкие гибкие веточки. Через несколько минут елка была украшена.
Маргарита Сергеевна села на диван, взяла чашку с чаем, осторожно отхлебнула. Обычно она пила чай без сахара, но сегодня решила хоть этим подсластить жизнь. Чай получился хороший, в комнате было уютно — Маргарита Сергеевна еще вчера вечером успела навести идеальный порядок. Игрушки на елке весело перемигивались, когда вспыхивала то красными, то желтыми огоньками обвитая вокруг ствола электрическая гирлянда. В воздухе тихо расплывался сладковато-горький аромат согревающейся хвои. Все было бы так хорошо, не будь сегодняшнего консилиума с этим мерзким выпадом в ее адрес, не будь этого полного и беспросветного, бесповоротного одиночества.
Маргарита Сергеевна смотрела на веселые огоньки елки, на постепенно угасающий за окном свет последнего декабрьского дня и ловила себя на желании выбросить елку в черную жижу за окном, растоптать красные и желтые фонарики вместе со старыми елочными игрушками, хлопнуть об пол прозрачного фарфора чашкой с веткой цветущей сакуры, упасть на диван и разреветься — громко, истерически. Она чувствовала это желание, но сидела по-прежнему неподвижно, с сухими глазами, лишь по давней привычке, как обычно в минуту горькой обиды, слегка закусив нижнюю губу, с остывшей недопитой чашкой чая в руке, глядя отсутствующим взглядом в уже совсем черное оконное стекло.
Маргарита Сергеевна давно не любила праздники, потому что в эти дни острее ощущалась пустота в ее внешне таком уютном и аккуратном гнездышке, вся бессмысленность лицемерия перед самой собой — самоуверения, что все
у нее в жизни вполне благополучно. Давным-давно, когда Маргарите Сергеевне было лет семнадцать, она, напротив, только и жила ожиданием очередного дня рождения, Нового года, Восьмого марта и умела отдаваться безудержному веселью так, как мало кто другой. Но тогда она была наивной девчонкой, полной разных девических фантазий, от которых за эти годы не осталось и следа.
у нее в жизни вполне благополучно. Давным-давно, когда Маргарите Сергеевне было лет семнадцать, она, напротив, только и жила ожиданием очередного дня рождения, Нового года, Восьмого марта и умела отдаваться безудержному веселью так, как мало кто другой. Но тогда она была наивной девчонкой, полной разных девических фантазий, от которых за эти годы не осталось и следа.
Уважаемые
читатели, напоминаем:
бумажный
вариант журнала вы можете взять
в Центральной
городской библиотеке по адресу:
г.
Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии журнала
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону: 32-23-53
Комментариев нет:
Отправить комментарий