Александрова Н. Перстень Екатерины Великой

– Екатерина Алексеевна! – Валентина стукнула в дверь и тут же вошла, не дожидаясь разрешения. – Вам из агентства прислали!
– Что такое, что еще? – Катя рванула со стула халатик, она как раз примеряла новый бюстгальтер.
– Я говорю – вам билеты из агентства прислали! – громко, как глухой, повторила Валентина. – Сейчас курьер приезжал!
– Положите на стол! – с досадой сказала Катя, она запуталась в рукавах халата. – Спасибо! – спохватилась она. – Можете идти!
И увидела в зеркале насмешливый Валентинин взгляд. Противная баба верна себе, постучит для приличия – и сразу в комнату прется! Да еще смотрит всегда презрительно, чуть ли не с издевкой.
Катя не поняла, к чему сейчас относилась насмешка Валентины – к ее фигуре, к ее маленькой груди или еще что-нибудь придумала домработница. Сама себя Валентина величает экономкой, а на самом деле обычная домработница. Свекровь считает, что много прислуги в доме не требуется, кроме Валентины есть еще няня для Павлика. Та тоже считает себя не няней, а воспитательницей. Ее нашла свекровь, уволила веселую хохлушку Галю – мальчик, говорит, вырос, пять лет уже, незачем ему общаться с малограмотной няней. Нужно обучать ребенка по специальной системе. Эта новая воспитательница, Эльвира Никодимовна (одно имя чего стоит!), представила кучу дипломов и рекомендаций. Конечно, может, у нее за плечами два института да еще разные курсы – целый портфель бумажек принесла, но Павлик ее боится. А она детей вообще не любит, в этом Катя уверена, и никакие дипломы ее в обратном не убедят. Но со свекровью не поспоришь…
Катя затянула халат шелковым пояском и подошла к туалетному столику, куда Валентина бросила билеты. Так, вылет послезавтра, пятнадцатого ноября, Петербург – Тенерифе… минуточку, а почему билетов только два? Взрослый и детский, Екатерина Коваленко и Павел Коваленко. А как же Петя?
Валентину она нашла на кухне, та резала лук, у Кати сразу же защипало глаза.
– Вы ничего не перепутали? – спросила она. – Здесь не хватает одного билета…
– У меня нет такой привычки, чтобы путать, – не поворачивая головы, ответила Валентина, – что мне курьер в руки отдал, то я вам и принесла.
– Он уже ушел?
– Давно! – Валентина посмотрела на Катю и пожала плечами, в глазах ее определенно читалось: «Спохватилась, тетеха! Ты бы еще через час прибежала!»
За что она Катю презирает? Ведь Катя никогда ей ничего плохого не делала! И только с Катей она такая, с мужем лебезит, в рот ему смотрит, перед свекровью по стойке «смирно» стоит: «Будет сделано, Елизавета Петровна!»
Ну, со свекровью-то все так. Это не женщина, а генерал. Да что там генерал – маршал Советского Союза!
Катя прошла по коридору в сторону кабинета свекрови и услышала голоса. Ну конечно, муж сейчас там, где ему еще быть! Свекровь по утрам устраивает дома, как она выражается, предварительную летучку, то есть перед тем, как поехать на работу, обсуждает с сыном планы на день. А вечером, перед сном, она обязательно должна подвести итоги, устроить, опять-таки по ее собственному выражению, разбор полетов. Иногда эти их ночные разговоры затягиваются так, что Катя засыпает, не дождавшись мужа.
Ну это-то как раз неважно, они уже давно не молодожены, с сексом не напрягаются. Но свекровь завела такой порядок и никогда от него не отступает – хоть в будни, хоть в праздники, хоть в Новый год, хоть в день рождения Петенька должен перед сном у нее побывать и отчитаться о проведенном дне.
Хотя Петенькой она сына никогда не называет – только Петром. И самое интересное, что все решения свекровь принимает сама, муж Кате жаловался как-то, что на его предложения она лишь рукой махнет, будто он ребенок маленький, неразумный и к его словам всерьез относиться нельзя.
Катя нерешительно потопталась перед дверью. Очень не хочется сталкиваться со свекровью, но ведь скоро придет за ними машина, нужно торопиться.
– Петя! – Она постучала в дверь. – Можно на минутку?
– Ну что еще? – Свекровь недовольно повернула голову в ее сторону.
Катю словно окатило ледяной водой. И вроде бы как женщина свекровь не уродина – не толстая, волосы пышные, черты лица правильные, хоть и крупноваты. Но этот взгляд – тяжелый, пронизывающий и вместе с тем холодный, оценивающий…
Впрочем, на Катю она так не смотрит – давно уже разглядела и оценила, чуть ли не с первого взгляда. И мысленно ярлычок приколола. Уж если свекровь мнение о человеке составила, то это навсегда. Навечно. Петя говорит, что она никогда не ошибается, глаз у нее верный. Умная она женщина, с мужчинами в бизнесе на равных. Да только Кате с того ума ни жарко ни холодно. И Катю она не то чтобы не любит – много чести! – а просто не замечает. Как букашку какую-то, комара надоедливого. Надо бы прихлопнуть, да рукой махнуть лень. Так что пускай летает, пока не мешает. А если мешать начнет, мы его раздавим. Это мы можем.
– Простите, Елизавета Петровна, мне нужно с мужем поговорить! – сказала Катя, стараясь, чтобы голос ее звучал по возможности твердо и решительно.
– Говори быстрее! – отрывисто приказала свекровь. – Времени нет, сейчас машина придет! На совещание опаздываем!
«У вас каждый день совещание!» – подумала Катя.
– Петя, там какая-то путаница с билетами… – обратилась она к мужу, – понимаешь, из агентства прислали только два, на меня и Павлика…
– Слушай, ты что – сама разобраться не можешь? – махнул рукой муж и отвернулся – Ну, в самом деле, простой же вопрос…
Катя сразу поняла, что с ним что-то не то. Ведь за шесть лет семейной жизни она хорошо его изучила. В глаза не смотрит, голос какой-то суетливый… Врет, что ничего про билеты не знает, поняла она.
– В чем дело? – спросила она упавшим голосом. – Что случилось?
– Ничего не случилось, – спокойно ответила свекровь, – ты поедешь отдыхать с сыном, потому что Петр нужен мне здесь.
– Но всего одну неделю… – пролепетала Катя, – вы же обещали… задолго…
– У нас изменились обстоятельства, – отчеканила свекровь, – это связано с бизнесом, в подробности я вдаваться не стану, ты все равно ничего не поймешь, да и не нужно тебе.
– Но мы так хотели… И Павлик просил…
Катя бормотала что-то, а сердце будто сжала жесткая ледяная рука. Она так ждала этой поездки! Лежа ночью, она представляла себе теплое море, ласковое солнце, и они втроем на пляже. Павлик строит замок из песка, собирает ракушки, ловит маленьких крабов, Петя учит его плавать, а она наблюдает за ними, лежа в шезлонге. Или теплой южной ночью, когда кожу ласкает прохладный ветерок, они сидят на террасе, попивая коктейли, или под тихую музыку она скользит в танце в объятиях мужа… Дорогой отель, вежливые официанты, приветливые горничные, и они втроем, своей семьей. Никаких разговоров о бизнесе, телефон не звонит. Свекрови нет…
Обычные мечты, ничего оригинального, все как бывает на курортах. И всего-то просила она неделю отдыха…
Она не заметила, что сказала эти слова вслух.
– Отдыха? – Свекровь подняла брови. – Было бы от чего тебе отдыхать! Ребенка на море вывезти нужно, я согласна. Вот и вывези, тебе все предоставлено – лучший отель, билеты в бизнес-классе.
Ведь муж ей обещал, она поверила, два платья купила, купальник новый… Катя не видела ничего от внезапно подступивших слез. Она неестественно заморгала, слезы все равно пролились и покатились по щекам.
– Прекрати реветь! – Свекровь брезгливо поморщилась. – Совершенно не из-за чего устраивать истерику! В конце концов ты должна понять: бизнес – это главное! Мы стараемся для семьи, а стало быть, и для тебя тоже. Когда-нибудь Павлик получит все это, основание закладывается сейчас. А у тебя нет никаких причин расстраиваться, просто бабские капризы. Живешь на всем готовом, ни в чем тебе отказа нету! Впрочем, о чем это я, ты неспособна понять простые вещи. Вытри немедленно сопли!
Катя поискала платок, но в этом халатике не было карманов.
– Возьми себя в руки! – Свекровь схватила с письменного стола салфетку и протянула Кате.
– Елизавета Петровна, машина пришла! – Валентина стояла в дверях, глаза ее блестели от любопытства.
– Выйди вон и закрой дверь! – бросила ей свекровь, не обернувшись.
Валентину как ветром сдуло.
– Нам пора ехать. – Петр нарушил молчание. – Катя, вечером поговорим!
Проходя мимо, он попытался погладить ее по спине, но Катя дернула плечом и выскочила из комнаты. Его прикосновение показалось ей неприятным, хозяйским – так возница уверенно поглаживает строптивую лошадь.
– Значит, ты ей ничего не сказал? – спросила мать у сына. – Испугался бабской истерики и нытья?
Он отвел глаза.
– Ох, сын… – она вздохнула, – все-то за тебя матери делать приходится…
Катя провалялась в кровати все утро. Слезы кончились, но заболела голова, и сил не было встать. Да и зачем? На нее накатила тяжелая депрессия.
У нее никого нет. Муж ее не любит, если бы любил, нашел бы способ договориться с матерью, чтобы побыть с семьей хоть неделю. Свекровь Катю презирает, но Кате это все равно, она сама давно и прочно ненавидит свекровь. Да-да, эту женщину она ненавидит и не желает ей смерти и тяжелой болезни только потому, что нельзя желать никому плохого, ибо если у того человека сильное защитное поле, то все плохие пожелания от него отскочат и на тебя же попадут. У свекрови не поле, а монолит, атомным взрывом не пробьешь, так что полетит все на Катю. Или, не дай бог, на Павлика.
Павлик, конечно, родная душа, но он еще маленький, ему не пожалуешься. Захотелось прижать светлую головку сына к груди и посидеть так хоть немножко. Но ведь сейчас время занятий, и эта ведьма Эльвира Никодимовна ни за что ее к сыну не пустит. «Главное – это режим!» – заявила она при первой встрече. И разумная строгость. Павлик ее боится, это точно, оттого и тихий стал, послушный. Вот бы Эльвиру уволить! Но нельзя, это свекрови ее кто-то рекомендовал.
Так что никого у Кати нет, чтобы пусть и не заступился, а хотя бы посочувствовал. Ни родителей, ни братьев-сестер, ни подружки закадычной. Насчет подруг свекровь сразу предупредила – в дом никого не водить, чтобы никто не шнырял да не рассматривал тут все. И не болтать никому про их жизнь. А какая это жизнь, когда они с Петей все время на своем канале пропадают, их и дома-то нету…
Но близких подруг как-то не завелось у Кати. Есть приятельницы, с которыми можно кофе попить или по магазинам побегать, такие же, как она, молодые мамы, что дома за мужьями сидят, так с ними откровенничать ей и в голову не придет. Там все друг друга знают, сразу же начнутся разговоры да пересуды. Дойдет до свекрови, устроит она Кате!
Мама далеко, в Штатах, в городе Бостоне. Живет там с мужем, вроде бы счастлива. В Россию не приезжает, в последнее время они даже по скайпу не разговаривают. Так, имейл пришлет – как ты, как Павлик? А Катя ей в ответ фотографию, маме и хватает.
Они с отцом развелись, когда Кате восемнадцать лет было. Отец до этого много работал, создавал фирму. А как все получилось, он чуть расслабился, тут его и подхватила Маргарита. А может, у них давно это было, только мама с Катей не подозревали. В общем, как уж там вышло, ребенком она его взяла или чем еще, но женился отец на Маргарите почти сразу же. Она его на пятнадцать лет моложе, роскошная такая девица была, где уж тут маме с ней соперничать… А через пять месяцев Маргарита сына родила.
Мама, кстати, неплохо развод перенесла, скандалов не устраивала. Отец им хорошую квартиру оставил, Кате учебу оплатил. Маме, конечно, пришлось снова работать пойти – английский преподавать, как раньше. Катя тогда училась и вовсю развлекалась, с отцом они встречались изредка, на праздники подарки дорогие он ей делал. Он всегда к ней хорошо относился.
С мамой они этот аспект никогда не обсуждали – что Катя вроде бы на его стороне.
Прошло года два – и мать ее огорошила: замуж выходит за американца и улетает в Бостон. Познакомилась с ним не то по работе, не то через дальнюю подругу – в общем, все решили быстро.
«Что тянуть, – сказала тогда мама, – меня тут ничто не держит. Ты сама проживешь, взрослая уже, отец поможет, если что. А у меня, может, больше шансов не будет…»
Как сказала – так и сделала. С отцом даже не повидалась на прощанье – видно, здорово на него обиделась. Прилетела из своего Бостона только один раз – на Катину свадьбу. Это уж через три года было. Маргарита за это время еще одного сына отцу родила.
После свадьбы Катя совсем перестала с отцом видеться – как-то все закрутилось. Простить себе потом не могла, когда позвонила Маргарита и сказала, что отец умер. Утром поехал на работу – и прямо в кабинете, когда совещание проводил, и упал мертвым. Врач из «Скорой» так и сказал – зря, говорит, нас вызывали, тут и реанимация бы не спасла.
Мама на похороны не прилетела – извини, сказала по телефону, никак не могу. Кате и поплакать было не с кем, потому что Маргарита сразу дала понять, что вместе они больше ничего делать не будут. Они и раньше не дружили, а теперь уж…
Катя тогда на четвертом месяце беременности была, чувствовала себя плохо. А через некоторое время закрутились дела с наследством. Катя и понятия не имела, что отец ей что-то оставил. Оказалось – по закону полагается ей доля в отцовской фирме. С недвижимостью Маргарита подстраховалась, все на нее оформлено было, а с фирмой у нее номер не прошел. К тому времени, как позвонил адвокат и говорил с ее мужем, Катя перед родами совсем ничего не соображала.
Беременность у нее была тяжелая, с осложнениями, врачи боялись, что ребенок не выживет. Положили ее в больницу за месяц до родов, там Катя такого нагляделась, что больше ни о чем думать не могла. Петя приходил, толковал что-то про наследство, она только отмахивалась. Еле он до нее достучался – это, говорит, важно очень. А для нее тогда только ребенок важен был.
Как раз тогда свекровь задумала канал телевизионный покупать, муж твердил, что очень выгодное предложение. Только денег у них не хватало, так что если Катину долю в фирме продать, то очень эти деньги бы помогли. Катя вдвойне обрадовалась – и что от нее все отстанут с наследством этим, и что семье своей новой она помочь может. Выписала мужу доверенность на ведение дел и стала родов ждать. Муж приходил, ругался, что Маргарита с адвокатами Катю просто обобрала, фирму нарочно оценили дешево, чтобы ее доля меньше была. Но, в общем, все обошлось. С Маргаритой Катя с тех пор так и не встречалась – ни с той, ни с другой стороны желания не возникало.
Так что нет у Кати сейчас никого, кто бы выслушал и утешил. Не к психоаналитику же ходить…
Катя поднялась с кровати и подошла к зеркалу. Вид ужасный – волосы всклокочены, глаза припухли. Надо привести себя в порядок и погулять с Павликом, как раз у него занятия кончатся, можно выцарапать его из когтей Эльвиры. Опять будут слезы и жалобы. Вот бы ее уволить… Но никак нельзя, свекровь не позволит.
Ничего, они улетят на море, и там хоть Эльвиры не будет. Катя повертела в руках билеты. Ого, оказывается, отель забронировали на две недели. Ну конечно, это Пете свекровь позволила отлучиться всего на неделю, да и ту отобрала, а Кате торопиться некуда. Ну и ладно, они прекрасно проведут время с Павликом.
– Господа, – Алексей Рокотов оглядел присутствующих и откашлялся, – предлагаю начать внеочередное собрание акционеров.
Акционеры сидели за длинным столом в комнате заседаний.
Это была одна из самых мрачных комнат в особняке, но в то же время красивая – сводчатые потолки, отделанные темными деревянными панелями стены, огромный камин.
Муратов посмотрел на часы и проговорил:
– Давайте, давайте… у всех есть дела, мне бы хотелось закончить не позднее шести.
– Я вас понимаю, Юрий Борисович. – Рокотов повернулся к старику со снисходительным почтением. – Но Елизавета Петровна настояла на этом собрании. У нее есть какое-то важное сообщение, так что давайте отнесемся со всей серьезностью…
– Давайте, давайте! – Муратов взглянул на Рокотова неодобрительно. – Только не будем тратить время на пустые разговоры.
– Это не пустые разговоры, – сухо возразил Рокотов. – Это процедурные вопросы, которые делают наше собрание законным. Итак, объявляю собрание акционерного общества «Канал плюс» открытым. Кворум у нас имеется, так что собрание правомочно. Поскольку мне доверено вести сегодняшнее собрание, я предоставляю слово Елизавете Петровне Коваленко…
Елизавета Петровна обвела присутствующих насмешливым взглядом, откашлялась и проговорила:
– У меня одно очень простое предложение. Я предлагаю в этом году не выплачивать дивиденды по итогам финансового года.
– Что? – Фира Раевская уставилась на Елизавету своими выпученными, как у лягушки, глазами. – С какой стати? Рокотов докладывал, что финансовые результаты неплохие, можно даже считать, очень хорошие! С какой стати не выплачивать?
– Я очень рассчитывал на эти деньги! – выкрикнул, привстав, Бубенцов. – У вас-то денег куры не клюют, а мне приходится кормить семью!
– Александр Александрович, – неодобрительно проговорил Рокотов, – давайте не будем выходить за рамки…
– И не будем считать деньги в чужих карманах! – добавила Елизавета Петровна.
– Я не считаю ваши деньги! – не унимался Бубенцов, лицо его покрылось красными пятнами, – но я хочу понять, с какой стати вы не хотите выплачивать дивиденды… даже в позапрошлом году, когда результаты были гораздо хуже, дивиденды выплачивали! Так с какой стати в этом году…
– С такой, что у совета директоров есть обширные планы на будущий год, – Елизавета вскользь посмотрела на Муратова, как бы заручаясь его поддержкой. – Мы хотим обновить лицо канала, пригласить из Москвы известную ведущую. Кроме того, мы запланировали съемки собственного сериала…
– Все это замечательно, – перебил ее Бубенцов, – но разве нельзя сделать это не в ущерб интересам акционеров?
– Интересы акционеров должны совпадать с интересами компании! – насмешливо возразила Елизавета. – Разве вы не хотите, чтобы наш канал успешно развивался?
– Я, конечно, хочу…
– Ну, тогда давайте затянем пояса!
– Вам-то ничего не придется затягивать! Мы с вами находимся в разном положении!
– В общем, Александр Александрович, если вам нужны деньги – я вам уже предлагала и предлагаю еще раз: продайте ваш пакет акций.
– Не дождетесь! – выкрикнул Бубенцов. – Особенно за те деньги, которые вы мне предложили! Я работал на этом канале с самого его основания, и я имею право…
– А тогда давайте голосовать. – Елизавета оглядела присутствующих высокомерным взглядом вдовствующей императрицы. – Алексей Григорьевич, не будем терять время!
– Хорошо! – Рокотов приосанился и проговорил хорошо поставленным голосом: – Приступаем к голосованию. На голосование поставлено предложение Елизаветы Петровны не выплачивать в этом финансовом году дивиденды.
Он придвинул к себе протокол и произнес:
– Голосует Елизавета Петровна Коваленко, тридцать процентов акций…
– За, естественно! – Елизавета была совершенно спокойна.
– Петр Федорович Коваленко, десять процентов акций!
Петр, который до этой минуты сидел молча, что-то читая в своем айфоне и не обращая внимания на остальных участников собрания, покосился на мать и торопливо проговорил:
– Раз мама так считает – я, конечно, за.
– Значит, за… – Рокотов сделал пометку в протоколе собрания и продолжил: – Эсфирь Ильинична Раевская, пять процентов акций!
– Естественно, я против! – возмущенно проговорила Фира. – Это ни в какие ворота не лезет!
Как и Бубенцов, она работала на канале с самого его основания и получила свои акции во время приватизации.
– Александр Александрович Бубенцов, семь процентов акций.
– Разумеется, я против! – выкрикнул Бубенцов. – Это произвол! Как можно так относиться к акционерам?
– Александр Александрович, давайте оставаться в рамках! – строго проговорил Рокотов. – Вы проголосовали, будем и дальше придерживаться повестки. Продолжим процедуру голосования. Юрий Борисович Муратов, двадцать процентов акций!
Муратов снова взглянул на часы, потом на Елизавету, пожевал губами и неуверенно проговорил:
– Собственно, для меня это неожиданность, но раз Елизавета Петровна считает, что таким образом мы повысим конкурентность канала… ну, я тоже за.
После его высказывания в комнате на какое-то время установилась тишина. Результат голосования был совершенно ясен: в сумме с голосами матери и сына Коваленко в поддержку непопулярного предложения набралось уже шестьдесят процентов акций.
Рокотов, однако, продолжил:
– Теперь голосую я сам, как представитель миноритарных акционеров, по уставу не присутствующих на собрании. Я представляю акционеров, в совокупности владеющих двадцатью восемью процентами акций. В интересах своих доверителей я голосую против предложения Елизаветы Петровны.
Елизавета взглянула на него насмешливо: она ничуть не сомневалась, что Алексей проголосовал против ее предложения только потому, что его голос уже ничего не менял. Если бы от него хоть что-то зависело – он непременно предварительно поговорил бы с ней и выторговал для себя какие-нибудь выгоды.
Впрочем, она и сама сделала сегодня такое непопулярное предложение с единственной целью: заставить мелких акционеров продать свои акции. Но пока она не достигла этой цели.
– Итак, объявляю результаты голосования! – торжественно произнес Рокотов. – За предложение Елизаветы Петровны подано шестьдесят процентов голосов, против – сорок. Таким образом, это предложение считается принятым.
– Ну, вот и хорошо, – смущенно проговорил Муратов. – Что у нас там еще в повестке?
– На этом повестка дня исчерпана.
– Хорошо! – Муратов взглянул на часы, поднялся, медленно, по-стариковски, и переглянулся с Елизаветой Петровной. За долгие годы у них установился негласный ритуал: после каждого совещания, после собрания акционеров, после деловой встречи он ненадолго заходил в кабинет Елизаветы, она угощала его кофе или коньяком, или тем и другим, и они разговаривали. Говорил в основном Муратов, Елизавета больше помалкивала и поддакивала. Старик вспоминал старые времена, когда они вместе работали на государственном телеканале, вспоминал, как они создавали этот частный канал, говорил о том, как, по его мнению, нужно менять политику канала, какими он видит новостные программы, какими – развлекательные.
– Мы не должны потакать низменным чувствам зрителей! – вещал он. – Наоборот, мы должны развивать их, просвещать!
Елизавета никогда с ним не спорила, она поддакивала, говорила, что непременно учтет его предложения, но потом спускала их на тормозах. Старик все больше раздражал ее, он никак не хотел видеть происходящие перемены, не хотел их замечать. Не понимал, что, пытаясь развивать и просвещать зрителей, канал неминуемо проиграет в конкурентной борьбе, и они разорятся. Тем не менее Елизавета терпела его благожелательную болтовню. Она помнила, как он помог ей на первых порах, но не благодарность играла главную роль в ее терпимом отношении к Муратову. Она гораздо больше думала о принадлежащих ему двадцати процентах акций. Только с его двадцатью процентами они с сыном сохраняли контроль над каналом. Пока Муратов безоговорочно верил ей – он голосовал за все ее предложения, и она могла управлять каналом твердой рукой.
Вот и сейчас, войдя в ее кабинет, Юрий Борисович завел старый разговор о возобновлении дискуссионного клуба, который когда-то был на канале.
– Ведь ты помнишь, Лиза, у этого клуба были прекрасные рейтинги!
– Юрий Борисович, сейчас другие времена! – притворно вздохнула Елизавета. – Сейчас зрителям нужны самые примитивные ток-шоу… хотите кофе? Или, может быть, коньяку? У меня есть отличный коньяк…
– Не стоило бы мне пить, – смущенно проговорил Муратов. – Ты же знаешь, у меня давление. Но не могу отказаться…
Елизавета открыла бар, достала два коньячных бокала, бутылку с подписанной от руки этикеткой, плеснула ему на два пальца, себе – поменьше, подняла бокалы:
– За ваше здоровье, Юрий Борисович! Вы всегда были для меня Мастером, Мэтром!
Муратов смущенно хмыкнул. Видно было, что ему приятны ее слова.
Елизавета подумала, насколько примитивны мужчины, даже самые умные из них: чем грубее лесть, тем сильнее она на них действует.
В дверь кабинета постучали, вошел Рокотов – красивый, представительный, уверенный в себе.
– Елизавета Петровна, не помешаю? Здесь нужна ваша подпись. – Он положил перед ней протокол собрания.
Она подписала – размашисто, уверенно. Рокотов не уходил, явно еще что-то хотел сказать. Елизавета подняла на него глаза:
– Еще что-то?
– Да, Елизавета Петровна. Я просил у вас отпуск – две недели. Вы обещали мне после этого собрания.
– А, ну да… – Она пожевала губами, не стараясь скрыть недовольство: пусть помнит свое место. – Ладно, Алексей Григорьевич, можете отдохнуть. Собрание вы провели хорошо, неделю мы без вас как-нибудь переживем.
– Неделю? – Он поднял брови.
– Неделю, – подтвердила она спокойно.
– Что ж, – сказал он, выходя, – спасибо…
Проводив его взглядом, Муратов проговорил:
– Как он? Ты им довольна?
– Да, пожалуй… – ответила она после короткого раздумья. – Толковый, энергичный…
– Будь с ним осторожна, – предупредил старик. – Такие, как он, очень опасны. Он смотрит тебе в рот, но стоит зазеваться, проглотит и не поперхнется.
– Я держу его на коротком поводке, – ответила Елизавета, усмехнувшись. – Только такие и нужны в наше суровое время.
Надо же, подумала она, а старик по-прежнему разбирается в людях!
Двери отворились, и в комнату вплыла дородная женщина в голубом необъятном платье, в пудреном парике – государыня Елизавета Петровна. Мамки и няньки низко склонились перед ней, Фике присела в книксене, робко взглянула на императрицу.
Та подошла к колыбельке, заглянула. На лице ее ласковая усмешка сменилась недоумением:
– Маленький какой! Хорошо ли его кормят?
– Как положено, государыня! – пробасила нянька Дубасова. – Кушать изволит отменно!
– Ну и хорошо! – Елизавета Петровна сделала ребенку козу. Он заплакал.
– Боязливый какой! – Государыня повернулась к Дубасовой: – Возьми его, Мавра, отнеси в мои покои. Там теперь жить будет.
Фике в первую секунду растерялась, но увидев, что нянька вынимает дитя из колыбели, осмелела, кинулась к императрице:
– Государыня, за что? Не отнимайте у меня дитя!
– Вот еще! – Елизавета смерила Фике неприязненным взглядом, как таракана, неожиданно выползшего из-за печи на середину залы. – Много воли взяла! Я тебя не для того из твоего захолустного немецкого княжества выписала, чтобы ты здесь своевольничала! Родила сына – молодец, будет у Петеньки наследник, а больше тебя никто не спрашивает! Воспитывать я его сама буду! Я лучше тебя знаю, чему нужно учить будущего самодержца!
Фике задохнулась от возмущения.
Она, немецкая принцесса Ангальт-Цербстская, была прекрасно образованна, читала Вольтера, Монтескье и Тацита в оригинале, училась у лучших ученых, и эта русская барыня, которая требует, чтобы придворные дамы перед сном чесали ей пятки, будет воспитывать ее сына!
– Государыня, но позвольте… – начала она.
– Не позволю! – Елизавета грозно нахмурилась. – Знай свое место! – Она развернулась и удалилась, пыхтя, как самовар. И Мавра Дубасова засеменила за ней с младенцем на руках. А следом потянулись прочие няньки и мамки…
Фике осталась одна. Она закусила губу от злости.
Да что она себе позволяет, эта раскормленная барыня!
Но тут же она поправила себя: Елизавета Петровна – государыня императрица, она может себе позволить все, что угодно. Так что до поры придется молча сносить все унижения…
Хоть бы муж понимал и жалел ее!
Фике устремилась в покои своего супруга – может быть, он сумеет уговорить государыню…
Быстрым шагом она пересекла дворцовую анфиладу, вошла в покои наследника. Навстречу ей метнулся какой-то придворный с вытянутым, растерянным лицом:
– Сюда нельзя!
– Это ты кому говоришь, холоп? – одернула его Фике. – Или ты меня не узнал?
– Узнал, Ваше Высочество! – Придворный попятился, всплеснул руками. – Да как раз вам-то и нельзя!
– Что ты несешь? – Фике нахмурилась, как давеча Елизавета Петровна. – Пошел вон!
Он отступил, она распахнула двери, с размаху прошла до середины комнаты и только тогда увидела мужа.
Его императорское Высочество Петр Федорович полулежал лицом вниз на золоченой банкетке. Пудреный парик валялся на полу рядом, штаны Его императорского Высочества были приспущены, Петр Федорович пыхтел. Под ним виднелся подол розового платья, пышная пена кружевных юбок, доносилось какое-то тоненькое поскуливание.
– Что это?! – вскрикнула Фике, попятившись.
Петр Федорович обернулся. Лицо его было красно и недовольно. Увидев жену, он неловко поднялся, натянул штаны и повернулся к ней всем корпусом.
– Ты что здесь? – вскрикнул раздраженно. – Ты зачем? Кто позволил?
Тут же позади него возникла раскрасневшаяся девица в мятом платье, в сбитом на сторону пудреном паричке. Фике узнала фрейлину Салтыкову.
– Что здесь происходит?! – воскликнула Фике гневно, пытаясь подражать интонации Елизаветы Петровны. Впрочем, вышло нехорошо – слишком она была растеряна, слишком неожиданной и скверной оказалась эта картина.
– Что надо, то и происходит! – бросил ей в лицо муж. – Нечего заявляться без приглашения!
Катя поднялась по сходням на борт белоснежного катамарана, сжимая теплую руку Павлика. У мальчика глаза блестели от восторга, ему все нравилось – сверкающие поручни, медный колокол, белая фуражка капитана.
На судно вместе с ними поднялось еще человек двадцать, кое-кого из них она видела за завтраком в отеле. Высокий красивый мужчина лет сорока с загорелым лицом и открытой мальчишеской улыбкой показался ей смутно знакомым.
На большом катамаране все разбрелись по разным концам палубы. Кто загорал, кто любовался берегами. Они с Павликом устроились на носу, Катя легла в шезлонг, Павлик играл у ее ног с разноцветными ракушками, которые собрал на пляже.
Ловкие загорелые матросы отдали швартовы, судно плавно, словно нехотя, отошло от пирса, развернулось по широкой кривой и вышло в море. Изумрудная вода сверкала на солнце, слепила, завораживала. Остров медленно отступал, белые домики среди пальм уменьшались, растворялись в солнечном сиянии.
К ним бесшумно подошел официант с подносом. Катя взяла коктейль для себя и сок для Павлика, сделала глоток.
Терпкий горьковатый напиток, и свежий морской воздух с привкусом соли, и изумрудное сияние моря сделали свое дело. Катя зажмурилась от света, на губах ее заиграла умиротворенная улыбка.
Уже третий день они живут в красивом комфортабельном отеле, там есть свой пляж, два бассейна, СПА, детские аттракционы и еще множество разных увеселений. Погода прекрасная – не так жарко, как летом, но вода в море теплая. В этом раю невозможно думать о неприятном. И Катя успокоилась.
Она больше не вспоминала ту отвратительную сцену с билетами, высокомерный и покровительственный тон свекрови, равнодушное лицо мужа. Они так и не разговаривали до самого отлета, только в аэропорту он потянулся поцеловать, и Катя не отстранилась. Пусть хоть со стороны они выглядят благополучной семьей. Он крикнул вслед: «Счастливо вам», – и она решила, что так и будет.
Ей сейчас хорошо, она с Павликом, а все остальное можно забыть, забыть хотя бы на время.
– Мама, мамочка, смотри! – Павлик вскочил, схватил ее за руку, чтобы привлечь внимание.
Катя проследила за его взглядом и увидела в море, совсем близко от судна, стаю дельфинов. Лоснящиеся серебристые тела стремительно вылетали из воды, сверкнув на солнце, снова уходили в волны, сбивая с них пенные гребешки, мчались наперегонки друг с другом, наперегонки с катамараном.
– Кто это, мамочка?! – вскрикивал Павлик, прыгая возле нее, как резиновый мячик. – Это рыбки?
– Это не рыбки, это дельфины! – проговорила она, прикрывая глаза ладонью от слепящего солнца.
– Фельплюны? – переспросил Павлик.
– Дельфины, – повторила она, улыбаясь. – Осторожно, милый, не подходи к краю…
Один дельфин подплыл совсем близко к судну, выпрыгнул из воды. Катя увидела шелковистый блестящий бок, темный выпуклый глаз. Казалось, дельфин улыбается им с Павликом. В следующий миг солнечный луч, отразившись от поверхности воды, на секунду ослепил ее, она закрыла глаза, а потом…
Потом случилось что-то непонятное, непонятное и невозможное.
Откуда-то сверху донесся женский крик, к нему присоединились другие испуганные, взволнованные голоса. Катя открыла глаза, чтобы понять, что произошло, и сразу же протянула руку, чтобы на всякий случай схватить Павлика за руку, но не нашла его руки и растерянно закрутила головой.
Павлика рядом с ней не было, а крики за ее спиной множились, у нее перехватило дыхание от нарастающего пока еще непонятного смутного ужаса.
И тогда она увидела Павлика.
Впереди судна, между носами двух корпусов катамарана, была натянута крупная веревочная сетка, и в этой сети, как беспомощный цыпленок в авоське, застыл Павлик с круглыми и темными от страха глазами.
Он встретился с ней глазами, и его страх перелился в нее, умножился, вырос, как снежный ком.
Катя бросилась к никелированным поручням, ограждающим борт, попыталась перелезть через них, но руки и ноги стали ватными от страха и не слушались ее.
Откуда-то сбоку бежал матрос в белой форменной куртке, но он был еще далеко, а Павлик вдруг начал проваливаться в расползающиеся ячейки. Рот его приоткрылся, он что-то испуганно крикнул, но она ничего не слышала. Время одновременно остановилось и неслось с немыслимой, невероятной скоростью.
И в это мгновение рядом с ней через поручни стремительно перелетела мускулистая загорелая фигура. Катя ожила, ее отпустил короткий паралич ужаса, она тоже полезла через перила, но ее уже оттаскивали назад, а двое матросов тянулись через борт. Они приняли Павлика, потом помогли выбраться на палубу тому, кто его спас, – только теперь Катя узнала его, это был тот смутно знакомый красивый мужчина из отеля.
Катя обхватила Павлика, прижала его к себе, ее трясло от пережитого страха. Она плакала, ругала его и гладила по волосам.
– Мама, мамочка… – испуганно лепетал Павлик, – не сердись, я только хотел погладить фельплюнчика…
Вокруг толпились пассажиры, ахали, сочувствовали, задавали глупые бессмысленные вопросы. К ним подошел капитан, растерянно качал головой, что-то говорил – она не могла понять ни слова, словно внезапно забыла английский. Тут же появился один из матросов, поднес к ее губам холодный стакан с чем-то резко и неприятно пахнущим, она сделала несколько глотков и почувствовала, как ледяной ужас постепенно отпускает ее.
Теперь она понимала, что говорит капитан. Он приносил ей извинения, от своего лица и от лица круизной компании, говорил, что защитная сетка очень надежна, но ячейки, как выяснилось, рассчитаны на взрослого человека, но не на ребенка. Еще он говорил, что в качестве компенсации за перенесенный стресс она может совершить еще одну морскую прогулку совершенно бесплатно.
– Нет, нет, только не это… – Она замотала головой и увидела того мужчину, который спас Павлика.
Не выпуская руку ребенка, она протиснулась к нему, улыбнулась жалкой беспомощной улыбкой, проговорила по-английски, еще плохо слушающимися губами:
– Спасибо… то есть сказать спасибо – ничего не сказать… я вам так благодарна… если бы с Павликом что-то случилось, не знаю, как бы я жила…
– На моем месте так поступил бы каждый! – ответил он, чуть заметно усмехнувшись над такой дежурной фразой, и вдруг перешел на русский: – Вы ведь из России, правда?
– Да. – Она удивленно взглянула на мужчину. – Из России… Как вы догадались?
– По вашему произношению и по имени ребенка.
– Ах, ну да, я говорю глупости… это удивительно…
– Что – встретить здесь соотечественника? На Канарах сейчас полно русских…
– Нет, я не о том… – Она смутилась. – Именно вы оказались рядом в критический момент, именно вы спасли моего ребенка…
– Так уж сложилось. – Он опять усмехнулся. – Могу я предложить вам что-нибудь выпить? Вам это сейчас не повредит…
Она кивнула и выпила еще один коктейль.
Они познакомились.
Его звали Алексеем, и прилетел он, как и она, из Петербурга.
Катя подумала, что заметила его в самолете – наверное, поэтому его лицо показалось ей знакомым.
Потом катамаран пристал к небольшому островку, и они плавали в теплой изумрудной воде (теперь она ни на секунду не выпускала Павлика из поля зрения), затем обедали на палубе – паэлья, жаренная на гриле свежая рыба, золотое вино.
День пролетел незаметно.
Катамаран пристал к пирсу, там их ждал гостиничный автобус.
Всех развезли по отелям, оказалось, что Алексей живет в том же отеле, что Катя с Павликом, и за ужином они снова встретились. Алексей сел за их стол.
Павлик после морской прогулки клевал носом.
Алексей предложил Кате после ужина пойти на шоу, она смущенно взглянула на сына, и тогда он сказал, что в отеле можно попросить горничную приглядеть за спящим ребенком.
Катя легко согласилась: она не могла отказать Алексею после того, что он сделал для нее, да ей и самой не хотелось спать, она была взбудоражена и жаждала чего-то еще, каких-то впечатлений.
Уложив Павлика, она рассказала ему сказку (так у них было заведено), но он не дослушал ее, заснул на середине.
Катя договорилась с горничной, переоделась в открытое вечернее платье – то самое, новое, что купила перед отпуском.
«А ведь не хотела брать, – усмехнулась она, – думала, зачем, все равно никуда не пойду вечером. А вот и пригодилось…»
Павлик крепко спал, разметавшись во сне. Катя поцеловала его и вышла из номера.
Южная ночь приторно пахла цветами апельсиновых деревьев и еще чем-то сладковатым, где-то совсем близко ровно и мощно шумело море, соперничая с ним, в темных кустах громко и страстно трещали цикады, в небе висела огромная смуглая луна. Алексей ждал ее в нескольких шагах от входа. На нем был элегантный белый пиджак, загорелое лицо казалось удивительно красивым, на губах играла все та же открытая мальчишеская улыбка.
Катя почувствовала давно забытое волнение.
Они прошли по темному благоухающему саду к сияющему зданию концертного зала, заняли места.
Шоу было так себе – отельные аниматоры пели под фонограмму песенки Элвиса и Фрэнка Синатры, худенькая угловатая девушка безуспешно пыталась подражать Патрисии Каас. Потом двое темнокожих парней исполнили чечетку.
Катя и Алексей переглянулись и вышли на улицу.
За то время, что они были в зале, смуглая луна успела уйти со сцены, но зато все небо было усыпано мириадами звезд. Рисунок созвездий был незнакомый.
– Что это за яркая звезда возле самого горизонта? – спросила Катя, невольно понизив голос.
– Венера, – уверенно ответил ей Алексей.
– Не может быть, – возразила Катя, – Венера…
Она хотела сказать, что Венера появляется на небе под утро, но Алексей помешал ей: он прильнул к ее губам жарким, долгим поцелуем. В первое мгновение Катя подумала, что это нехорошо, неправильно и как-то пошло – вульгарный курортный роман, но потом она уже ни о чем не думала…
Они целовались под ярким и высоким звездным небом, и на пороге его номера, и в полутемной, испещренной пятнами лунного света комнате. Они брели в спальню, как измученные жаждой путники бредут к колодцу, брели, теряя по дороге одежду, роняя ее, как апельсиновые деревья роняют лепестки цветов.
Алексей обнимал ее нежно и уверенно. Катя взмыла на невероятную высоту и парила, как парит в поднебесье ястреб, поднятый восходящим потоком воздуха, и потом рухнула с этой высоты в темную благоухающую бездну, и снова взлетела, и снова сорвалась вниз – на этот раз медленнее…
Затем они лежали рядом, за окном шумело море, и громко пели цикады, и тело Кати было наполнено шумом прибоя и пением цикад. На полу комнаты играли и переливались серебряные блики лунного света. Странно, подумала Катя, ведь луна, кажется, зашла еще до того, до того, как они…
Впрочем, это не имело никакого значения.
Значение имела только рука Алексея, легко и свободно лежавшая на ее груди. В смуглом лунном свете она казалась бронзовой, как рука античной статуи.
А потом она вспомнила про Павлика, вскочила, поспешно оделась.
– Куда ты… – сонно проговорил Алексей.
– К ребенку. – Она наклонилась над ним, быстро и нежно поцеловала, почувствовав на губах солоноватый привкус его дыхания.
Горничная сидела возле кроватки Павлика, в ушах у нее были наушники плеера, она раскачивалась в такт своей неслышной музыки. Катя протянула ей деньги, поблагодарила.
Девушка вынула наушники, взглянула, едва заметно улыбнулась – и Катя почувствовала вдруг неловкость, как будто та поняла, где она сейчас была и чем занималась.
Девушка выскользнула из номера.
Катя склонилась над кроваткой.
Павлик спал, как он спал в младенчестве – повернувшись на правый бок, засунув в рот большой палец, едва слышно посапывая. Катя осторожно высвободила его руку, поправила одеяло. Ребенок что-то забормотал во сне.
И вдруг она почувствовала щемящую жалость – как будто поняла, что Павлик чем-то обделен…
Что за ерунда! У него все есть, он окружен любовью…
Она легла, но долго не могла заснуть.
Что она наделала! Изменила мужу, вот и все, послышался внутри чужой ехидный голос, ничего страшного, дело житейское, не ты первая, не ты последняя.
Но это неправильно, она никогда раньше так не делала, как-то это… грязно, что ли…
«Сам виноват, – с неожиданной злобой подумала она о муже, – не надо было отпускать меня одну. Дела у него, видишь ли, важные. Это все свекровь, зараза…»
А потом оказалось, что уже позднее утро, и за окном щебечут птицы, и ослепительно сияет солнце, и Павлик сидит на полу возле ее кровати и смотрит на нее с нетерпением.
– Мама, мамочка, ну что ты все спишь и спишь? Я уже давно не спу… не сплю!
Она приняла душ, и они пошли на завтрак.
В ресторане она встретила Алексея, но сделала вид, словно между ними ничего не было. Просто кивнула, как обычному знакомому, как одному из соседей по отелю. И он поддержал ее игру, только спросил, как себя чувствует Павлик.
– Прекрасно! – Катя благодарно улыбнулась. – Кажется, он уже все забыл!
А глазами сказала ему, что она тоже все забыла. Но Алексей ей не поверил. Она сама себе не верила.
На пляже она устроилась рядом с симпатичной английской парой, у которой был сын такого же возраста, как Павлик. Она поглядывала на них с легкой завистью. Мальчишка висел на отце, и видно было, что обоим доставляет это огромное удовольствие. Они кувыркались в воде и стояли на голове на суше. Папа подбрасывал свое чадо высоко в небо, ребенок визжал от радости. Его мать только счастливо улыбалась, глядя на них. Катя же грустно думала, что ее муж никогда не ведет себя так с Павликом. Все-то ему некогда, вечно он занят. Или говорит так. Либо его дома нет, либо торчит у матери в кабинете. Вот что они там делают, на работе, что ли, не наговорились?
Заметив, что Павлик приуныл, сосед стал возиться с обоими мальчишками. И его сын нисколько этому не противился, не отпихивал Павлика, не предъявлял на папу исключительные права. Хорошая семья, приятные люди…
Алексей загорал где-то в другом месте, они не столкнулись даже во время обеда. Зато к ужину он появился. Такой же красивый, еще более загорелый, посвежевший, словно напитавшийся солнцем и морем. Сердясь на себя, Катя поглядывала на него через зал. Он ужинал один, никто к нему не подсел.
Когда они с сыном гуляли после ужина в саду, он подошел неслышно и сказал ей на ухо:
– Я буду ждать.
– Я не приду! – резко, испуганно обернулась Катя. – Я не могу! Я действительно не могу!
– Я буду ждать, – твердо повторил он, – сколько хочешь, хоть до утра.
Катя пришла в свой номер с благим намерением уложить Павлика и лечь спать. Павлик капризничал, видно, ему передалось ее нервное состояние. А Катю просто колотило.
Павлик недопустимо медленно мылся и раздевался, потом ни в какую не хотел ложиться, требовал то пить, то играть, то читать книжку, рассказывать сказку, гладить спинку, дуть в ушко и ласково бормотать в плечико. В конце концов она накричала на сына и едва не отшлепала. Павлик заснул в слезах, а Катя начала бешено собираться. Зачем-то переоделась в халат, хорошо хоть хватило ума макияж не смывать!
Горничная была сегодня другая, постарше, этой вообще ни до чего не было дела, лишь бы деньги платили.
Алексей открыл дверь сразу же, она даже не успела постучать. Он подхватил ее на руки прямо в коридоре и внес в номер. Больше Катя ничего не могла потом вспомнить. Это было как взрыв, наводнение, тайфун, торнадо, извержение вулкана. Потому что после наступил удивительный покой.
Она не чувствовала своего тела, оно как будто разложилось на молекулы и стало невесомым. Кажется, они о чем-то говорили, она спросила, кто он, кем работает, женат ли. Не то чтобы ее это сильно интересовало, просто нужно было о чем-то говорить. Алексей ответил, что он – начальник юридического отдела в крупной фирме, что был женат, но давно в разводе, детей нет. Ей он никаких вопросов не задавал, что замужем – и так было ясно. Они условились не показывать днем свои отношения и как можно меньше общаться. Вовсе ни к чему, чтобы Павлик потом рассказывал дома про дядю Лешу.
Теперь дни проходили для Кати как во сне, она ждала ночи. Машинально она играла с Павликом, общалась с симпатичным семейством, купалась, загорала.
Все было только прелюдией к ночным свиданиям с Алексеем. Там она ощущала себя живой, там она испытывала сильные, подлинные, яркие чувства, то возносилась к звездным небесам, то летела в бездну…
Все кончилось очень быстро. Однажды Алексей, провожая ее, сказал, что рано утром он улетает.
– Каникулы кончились, милая, – улыбнулся он, – работа зовет… ничего не поделаешь…
«Как – уже?» – мысленно простонала Катя, хватило сил не произнести это вслух.
– Что ж, все было прекрасно, но мимолетно… – улыбнулась она в ответ, – счастливого пути!
Только утром до нее дошло, что она даже не знает ни его фамилии, ни адреса, ни номера телефона.
Это и к лучшему, в Петербурге встречаться они не будут, твердо и бесповоротно решила она.
Прошло два дня. Катя провела их в полусне. И следующий день прошел как все другие дни – солнце, море, Павлик.
Незадолго до ужина они с Павликом вышли в город, зашли в магазин игрушек. Павлик захотел игрушечную лошадку – чудесную маленькую лошадку с седлом и настоящими стременами. Катя купила лошадку, и он прижал ее к груди с таким счастливым вздохом, что она даже позавидовала ему.
Потом они подошли к своему отелю.
Перед входом стояло такси, возле него мрачный смуглый водитель разбирался с пассажиркой, неопрятной старухой в жуткой широкополой шляпе и бесформенных штанах. Вид у старухи был какой-то запущенный, как у бедной питерской пенсионерки, но Катя подумала, что бедные пенсионерки не летают на Канары и не останавливаются в пятизвездочных отелях.
Налицо был языковой барьер: старуха переходила с французского языка на немецкий, водитель – с испанского на плохой английский, и они никак не могли договориться.
– Мне нужны мои двадцать евро! – повторял водитель, наверное, десятый раз.
– Да чтоб тебя… – выпалила старуха по-русски, – дубина стоеросовая! Чурбан безразмерный!
– Вам помочь? – спросила ее Катя. – У вас какие-то проблемы?
– Да какие проблемы! – отмахнулась старуха. – Этот чурбан стоеросовый не говорит ни на одном нормальном языке! – Тут она оживилась, повернулась к Кате: – Вы из России, деточка? Объясните этому туземцу, что я сейчас вернусь и принесу ему деньги! Понимаете, деточка, у меня куда-то пропал кошелек. Может быть, вытащили на базаре. А он не отпускает меня…
– Леди, мне нужны мои двадцать евро! – снова повторил водитель.
– Я ему заплачу. – Катя вытащила кошелек, протянула водителю деньги, тот разом успокоился, засиял и уехал.
– Деточка, большое спасибо! – Старуха схватила Катю за руки, потрясла их, отпустила и исчезла в дверях отеля.
– Мама, это была Баба-яга? – спросил Павлик, проводив старуху испуганным взглядом.
– Нет, милый, это была просто пожилая женщина… чья-то бабушка…
– Бабушка? – переспросил Павлик недоверчиво.
Для него «бабушка» была строгой деловой женщиной, моложавой и подтянутой. Впрочем, видел он ее не очень часто.
Катя с Павликом вернулись в свой номер, она переоделась, принарядила Павлика, и они отправились ужинать.
В дверях ресторана они столкнулась с высокой чопорной старухой. Старуха была словно из старого фильма про высшее общество – вечернее платье из тускло-лилового шелка с серебряным шитьем, бриллианты в ушах и на пальцах жемчужное ожерелье. Старуха налетела на нее, попятилась и недовольно проворчала:
– Дубина стоеросовая!
Только тогда до Кати дошло, что это – та самая бедная старуха, которая ругалась с водителем такси. Правда, узнать ее было очень трудно, и теперь никому не пришло бы в голову назвать ее бедной.
Катя подумала, что характер у старухи отвратительный: она уже забыла, что Катя ее только что выручила, и вместо благодарности обозвала стоеросовой дубиной…
Это было обидно, но не напоминать же ей об инциденте перед входом! Еще подумает, что Катя волнуется из-за своих двадцати евро.
Катя пошла к своему столику и тут снова столкнулась с той же старухой: они подошли с двух сторон к одному и тому же столу.
– Это мой стол! – прокаркала старуха по-немецки и снова добавила по-русски: – Вот дубина!
– Да подавитесь вы этим столом! – раздраженно ответила Катя и потянула Павлика за руку в другую сторону.
При звуках русской речи старуха изумленно замерла, затем достала из своей сумочки самый настоящий лорнет, уставилась на Катю и смущенно проговорила:
– Ах, это вы, деточка?! Простите глупую старуху! Я плохо вижу и не узнала вас! Ради бога, простите!
– Ничего страшного, – ответила Катя, еще чувствуя обиду и сердясь в душе на вздорную старуху.
– Садитесь, деточка! – Старуха указала на свой – то есть Катин – стол. – Вы позволите мне к вам присоединиться? Хочу послушать русскую речь, я ее так давно не слышала!
Кате вовсе не улыбалось делить стол с этой сумасшедшей старухой, но она почувствовала неловкость и жалость к ней и села, усадив рядом Павлика. Павлик смотрел на соседку во все глаза.
– Вы говорите, что давно не слышали русскую речь? – проговорила Катя, чтобы поддержать разговор. – Значит, вы не из России?
Теперь она заметила, что в речи старухи присутствует не то чтобы иностранный акцент, но какая-то незнакомая интонация.
– Нет, деточка! – Старуха вздохнула, оглядела зал через свой лорнет и спрятала его в сумочку. – То есть, конечно, из России, но совсем не такой, какой она стала сейчас… то была Россия Бунина и Чехова, Россия Блока и Гумилева, Репина и Бакста…
Катя взглянула на свою соседку и посчитала про себя. Какой бы старой ни была эта странная особа, но в любом случае ей не сто лет, так что вряд ли она могла помнить дореволюционную Россию, вряд ли могла приехать из нее, даже в младенческом возрасте!
Старуха словно прочитала ее мысли.
– Конечно, вы понимаете, что я не могла родиться в той России, – продолжила она. – Вернее, я родилась в России, но уже после революции, в двадцать четвертом году. Мой отец был крупный инженер, большевики его не тронули, наоборот, они отправили его в Англию в составе торговой миссии. Он выехал в Лондон вместе с семьей и уже не вернулся. Потом они переехали во Францию, и там я прожила всю свою жизнь… очень долгую жизнь!
Она немного помолчала и продолжила:
– Но с самого детства я росла на воспоминаниях о России. Родители рассказывали мне о Петербурге, показывали его фотографии, гравюры Бенуа и Остроумовой, читали стихи Блока и Бальмонта. Мой покойный муж тоже был русским, из очень хорошей семьи – его мать была урожденная княжна Оболенцева. Он был старше меня, и он-то помнил Петербург, так что мы очень часто говорили о родине…
– И вы ни разу не были в России? – удивленно спросила Катя. – Ведь сейчас это так просто!
– Нет, деточка, это совсем не просто! – возразила старуха. – Я не хочу разочароваться! Я понимаю, что Россия изменилась, очень изменилась, неузнаваемо изменилась. И мне не хочется видеть эти изменения. Представьте, что вы помните какого-то человека молодым и красивым – разве захотите увидеть через пятьдесят лет, в какую отвратительную развалину он превратился? Я хочу думать, что Петербург по-прежнему такой же, каким помнили его мои родители, такой же, о каком они мне рассказывали… город-мечта, город-сказка, волшебным образом возникший из непролазных болот, как мираж возникает посреди пустыни… новая Венеция на фантастическом фоне белых ночей…
Старуха прикрыла глаза и продекламировала:
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…
– Да, пожалуй, вы правы – сейчас вы не узнаете того Петербурга, не узнаете той России, – согласилась Катя. – Хотя на вашем месте я все же непременно побывала бы в России, если… если здоровье вам позволяет.
– Здоровье мне, деточка, пока все позволяет, – вздохнула старуха. – Даже выпивать понемножку и играть в азартные игры. Но в Россию я все-таки не поеду, не хочу расстраиваться. А вот с вами с удовольствием поболтаю… знаете, как сплетничают о своих знакомых? Вот расскажите, деточка, что сейчас творится во дворце графов Бобринских?
К счастью, Катя не ударила в грязь лицом: она помнила особняк на Галерной улице, по соседству с Ново-Адмиралтейским каналом, и как-то даже побывала там, пока училась в университете.
– Лет десять назад этот дворец передали Петербургскому университету, – ответила она. – Сейчас там проходят занятия факультета свободных наук и искусств.
– Это хорошо, – покивала старуха. – У Бобринских была огромная библиотека… я вас не просто так спрашиваю, мой покойный муж был с ними в отдаленном родстве. А Бобринские – вы ведь, конечно, знаете, что это за семья?
На этот раз Катя вынуждена была ответить отрицательно.
– Первый граф Бобринский был побочным сыном Екатерины Великой и Григория Орлова! – в голосе старухи прозвучала несомненная гордость.

Уважаемые читатели, напоминаем: 
бумажный вариант книги вы можете взять 
в Центральной городской библиотеке им А.С. Пушкина по адресу: 
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33! 
Узнать о наличии книги вы можете по телефону:

32-23-53.

Открыть описание

84(2Рос=Рус)6 А 46 Александрова, Наталья Николаевна . Перстень Екатерины Великой [Текст] : роман / Н. Н. Александрова. - Москва : Эксмо, 2013. Имеются экземпляры в отделах: всего 5 : аб (1), Ф-3 (1), Ф-12 (1), Ф-13 (1), Ф-19 (1)