пятница, 31 октября 2014 г.

Молчанова И. Игра на любовь

Пролог
Некоторые люди ищут свою вторую половинку всю жизнь, бывает, так и не находят. А кто-то даже не напрягается, любовь дается ему просто так — с самого рождения. Преподносится на блюдечке, точно баночка с детским питанием. Хорошо кушай, расти и будь умницей. Чего уж проще?
Интересно, кто еще знает, что слон, даже если очень захочет, не сможет пройти по радуге? Я сначала этого, конечно, не понимала. И про слона, и про радугу, и про свою любовь…
Смешно и грустно, но вторую половинку некоторым действительно дарят раньше, чем мозги. И такие бедняги не в состоянии оценить по достоинству подарок. Мозгов-то нет!
Живешь-живешь — много лет любовь рядом, она каждый день улыбается тебе, и ты ей беззаботно улыбаешься, любишь ее, но не понимаешь. Абсолютно не осознаешь, что вон то — обычное, повседневное, привычка, можно сказать, — это она и есть. И тарелка спагетти довлеет уже над башкой, все очевидно: он — твой Бродяга, а ты его Леди[1]. Где, черт возьми, вилки? Чтоб намотать на них спагетти, а потом сложить губы дудочкой, так шумно втянуть макаронину в рот и — бац — другой ее конец у твоей половинки. И сердечки как мыльные пузырьки полетели ввысь, можно протыкать их вилкой — чпок-чпок-чпок…
Мои спагетти — лапша, которую я сама повесила себе на уши. А на глаза положила два огуречных кругляша. Хотя, может, это вовсе была не я? Это вполне мог сделать Бог. Моя мама думает, валить на Бога очень удобно. Вот только какая разница, на кого? Страдать-то мне!
Много иронизирую — а на самом деле я совсем не такая. Я просто несчастна. Смотрю на мир без огуречного кругляша. Господи, какая тоска!
Любовь — это счастье. Нужны годы, чтобы однажды понять, что твоя жизнь сосредоточилась в смешливых родных глазах, и лишь один миг, чтобы все разрушить — два слова. Те ДВА… они убили нас. Мы, как скорлупка фисташки, распались на две половинки. И больше не принадлежим друг другу.
Сердце — не киндер-сюрприз, посмотреть, что внутри, нельзя. Можно только слушать и верить…
А я была тогда глупая, хотела непременно увидеть игрушку. Одних лишь слов о том, что она принадлежит мне, показалось недостаточно…

Часть I
Глава 1 Священные тапки
Мы родились в один день, в один час, в одну минуту, с разницей в несколько секунд. Он старше меня! Первое, что мы увидели в своей жизни, — это друг друга. Наши матери рожали на соседних койках, и когда акушер и его ассистент приняли роды, им показалось забавным показать младенцев друг другу. Мама всегда очень жалела, что у нее в тот момент не было ни фотоаппарата, ни сил. Тетя Оля тоже. Меня назвали Вероникой, просто и со вкусом, а его — Антоном. У меня были черные волосы, а у него совсем их не оказалось — он родился лысым.
Наши мамы стали неразлейвода! Они подружились, еще пока лежали в больнице в одной палате. У них оказалось много общего: обе не замужем, тащатся от душки Роберта Редфорда, работают бухгалтерами, а любимый роман «Унесенные ветром».
Мы с Антоном не расставались. Нас даже мыли в одной ванночке. А тетя Оля каждый раз пела песенку: «Жили у бабуси два веселых гуся, Петя и Маруся…»
Я всегда думала, это придумали про нас. Потом, когда мы стали постарше, Антон сказал, что вовсе не про нас.
Мое первое воспоминание о нем незабываемо!
Мы сидели в комнате на горшках друг против друга. У меня был красный с цветочком, а у него синий с попугаем. Антон тогда страшно вытаращил свои каре-зеленые глаза и сказал:
— Если ты будешь тужиться, у тебя глаза вылезут и никогда не залезут назад.
Я так перепугалась, вскочила с горшка, а трусы болтались в коленях, и когда я побежала, то запнулась и, упав, разломала Антошкин городок из кубиков, построенный на полу. Тетя Оля так и нашла меня среди груды кубиков с голым задом. Но я еще не понимала, что это неловко. В детстве вообще многие вещи воспринимаешь иначе.
Может, дело в росте? Когда ты маленькая, смотреть на что-то свысока просто нереально. А когда большая, да еще и на каблуках, тут-то и начинается…
— Ники, сколько у тебя сегодня уроков? Ты на подготовительные курсы в институт успеешь? — спросила мама и быстро намазала мне на булку куриный паштет. — Кушай скорее!
— Успею-успею…
Я ненавижу утро, ненавижу школу и ненавижу…
Всякие ученые-кипяченые утверждают, будто человек, который первым делом спросонья улыбается, — это успешный человек.
Сия сказка не про меня. Потому что спросонья я первым делом ненавижу.
Сижу как квашня в старой матросской майке на высоком табурете, какие бывают в барах, пальцами ног держусь за холодные тонкие ножки и ненавижу. Передо мной на кухонной стойке стакан апельсинового сока и бутерброд с паштетом.
— Мя-яа-ам… дай мои тапки!
Кого-то я себе напоминаю, где-то это уже было. Крутится в голове, крутится, а вспомнить не получается!
Мама бросила на бегу тапки. Одна из них попала мне в спину. Кстати, мама этого не заметила. Все делает второпях! Смотрю я на нее, такую молодую, красивую, успешную женщину, и мне грустно. Можно подумать, это ей шестнадцать, а я в своей древней майке — как старый матрос при смерти.
— Родная, — мама все так же на бегу смачно чмокнула меня куда-то в правую лобную долю. — Я убегаю, ключи не забудь! Все, до вечера! Пока-пока!
— Все-все, — махнула я рукой.
Не терплю, когда меня отрывают от моей утренней ненависти. Тапки смотрят грустно, глаза у них такие… впрочем, как у всех мопсов. Ведь мои тапочки — это коричневые морды собак.
Антон подарил. Ай, наверное, проще перечислить, чего он мне не дарил. Хотела их выкинуть, даже сделала это год назад, упаковала в целлофановый пакет и бросила в мусоропровод. А потом всю ночь не спала, вспоминала, вспоминала…
Мне было семь лет. В комнате — аж пять букетов мимоз. Маме на работе всякие мужики надарили. Тогда я об этом не думала — вот так… Цветы меня радовали, от них вкусно пахло.
Тетя Оля позвонила нам заранее и сказала, что Антон придет нас поздравлять.
Мама вынула из шкафа мое самое нарядное платье, малиновое с утятами на подоле, и заплела мне две косички. А еще сделала гоголь-моголь.
Ждали мы, ждали, час, два, три. Потом я позвонила тете Оле и спросила, когда же придет Антон. Она так перепугалась, даже голос задрожал. Не прошло и семи минут, как примчалась к нам. Вместе с моей мамой они побежали на поиски, а я осталась дома, на случай, если Антон явится сюда.
За окном уже стемнело, я сидела на кухне, и даже любимый гоголь-моголь мне в горло не лез от страха.
Антон совсем не такой, как другие мальчишки — безмозглые бездари. Он серьезный и, если уж что-то обещает, всегда выполнит. Ему всего-то и надо было зайти в магазинчик цветов и сувениров в нашем дворе, два шага от парадной… Я знала, что случилось нечто плохое, — мы все знали. Мама каждые пять минут звонила домой с таксофона — проверяла, а мне и сказать было нечего.
Я глядела на банку с гоголь-моголем и слушала, так боялась пропустить звонок в дверь.
И когда раздался звонок, от испуга и неожиданности я свалилась на пол. Было очень больно, это все моя привычка держаться пальцами ног за ножки табуретки виновата. Как я верещала! Антон даже с лестничной площадки слышал.
Я открыла ему дверь и сразу позабыла о своих отдавленных табуретом ногах. Антон выглядел совсем не как Антон! Он крайне ухоженный мальчик, а тут: светло-русые волосы вздыблены, куртка порвана, штаны, ботинки в грязи, из носа в две струи кровь, а в руках, без упаковки, коробочки и бантика, огромные коричневые тапки в виде морд собак.
Он дал мне тапки и сказал:
— Это тебе. Поздравляю с Восьмым марта!
Я их взяла и даже не знала, что ответить. Они могли на голову мне налезть, не то что там на ноги.
Антон прошел в коридор, стянул куртку, взглянул на меня и застенчиво пробормотал:
— Ты не смотри, что они больше, это на вырост!
Ну, я подумала-подумала и решила: а ведь он прав. В самом деле, моя нога не всегда будет маленькой.
Я обняла его:
— Это самые лучшие тапки на свете!
Он так обрадовался! И сразу все мне рассказал: как к нему пристали старшие мальчишки, побили, отняли деньги на подарки, и ему пришлось искать что-нибудь очень дешевое, на сумму, которую хулиганы не нашли в потайном кармашке. Антон признался: эти огромные тапки — единственное, на что ему хватило денег. Их продавали с огромной скидкой из-за размера — ни у одного ребенка такого не было.
Я отвела Антона в ванную и дала ему свой спортивный костюм. А потом стырила из каждого маминого букета по веточке и, сложив в новый, упаковала его в красивый блестящий пакетик. Как будто Антон принес. В то утро, когда я ходила в ларек за батоном, старенькая соседка подарила мне мягкого медведя. Вроде как на праздник, ну и просто потому, что я хорошая девочка и частенько помогаю ей нести сумку из магазина. Мама медвежонка еще не видела, поэтому мы с Тошей решили выдать мишку за дополнительный подарок к тапкам.
Пришли наши мамы, а мы как примерные дети сидели на диване, пили гоголь-моголь и смотрели телик.
Тетя Оля такой подзатыльник сыну отвесила, так закричала… Она мне тогда ужасно не понравилась, я ее чуть ли не возненавидела. Моя же мама, когда я посмотрела на нее, мысленно прося о помощи, отвела глаза. Это мне тоже показалось гадким.
«Что ты купил?! Бестолочь!» — кричала тетя Оля. Она выхватила у меня тапки и замахнулась ими на Антона. А я вцепилась в них и разрыдалась.
Все так опешили, кинулись утешать, обнимать и меня, и тапки, что ругать Антона тетя Оля совсем позабыла.
Чуть позже мы вчетвером сидели на диване с миской попкорна, посыпанного сладкой пудрой, пили лимонад и смотрели «Болто». Обе моих ноги были в одной тапке, а ноги Антона — в другой.
И лишь через несколько дней, когда мы возвращались из школы и проходили мимо спуска в метро, Тоша вдруг признался: «Мне не хватало на тапки десяти рублей…»
Я удивилась, спросила, где же он взял деньги?! И тогда он потянул меня за руку в подземный переход. А там остановился возле старика в черных очках, одетого в грязное серое пальто, и положил в баночку из-под майонеза мятую купюру…
Я залпом выпила сок, засунула булку с паштетом в рот и, вздохнув, уставилась на свои чудо-тапки.
Разве могла я расстаться с этими коричневыми собачьими мордами? Конечно, нет! Тогда, год назад, на следующий же день после того, как выбросила тапки, с полпятого утра караулила дворничиху у подъезда — ждала, когда та откроет люк мусоропроводной шахты. Кажется, тетя Люба, та самая дворничиха, очень повеселилась, наблюдая, как я смело прошла по куче мусора и вытащила пакет с тапками из-под всякой мерзости…
Стрелки часов указали на восемь, я нехотя сползла с табуретки и пошла собираться в школу.
Занятия начинаются в полдевятого. Я всегда прихожу минута в минуту, лишь бы не стоять возле кабинета с подругами. Не хочу никого видеть и слышать, дело тут уже не в утренней ненависти. Мое сердце больно, вряд ли излечение будет скорым. В своем внутреннем мирке я, в извечной полосатой майке до колен, тапках-собаках, со спутанными волосами, сижу у окна и слушаю дождь. И мне ничего не хочется — ни-че-го.
Но пока я существую во внешнем мире, приходится быть и другой. Как сейчас. Мама купила мне симпатичную черную узенькую юбку. Вот она как раз на мне. А еще белый свитерок и новенькие сапожки на тонком каблучке. Волосы я всегда убираю в высокий хвост. Мне идет.
Я вышла из дома и двинулась по тихой улочке к школе. Всего-то пять минут ходьбы.
С особым наслаждением давлю желтые листья на мокром асфальте. Будто они повинны в том, что лето закончилось, лето без Него, и наступил сентябрь. Месяц уже хожу в школу, а все никак не свыкнусь…
— Вероника! Подожди меня! — послышалось позади.
Я обернулась.
Наверное, улыбаюсь. Хотя, вполне возможно, и нет. Ко мне бежит одна из моих подруг. Как ее зовут? Не помню. Плевать. У меня их двенадцать, как месяцев в году.
Подруга мне радостно помахала.
— Какая юбочка! — восторженно оглядела меня одноклассница и, шагнув навстречу, подставила щеку.
Я чмокнула ее, затем тоже окинула взглядом с ног до головы, заметила на руке браслет и в тон подружке воскликнула:
— Лапуль, какой классный! Я тоже себе такой хочу!
Девица просияла:
— Ой, он старый уже, мы с маман купили его, когда ездили на ярмарку…
Почему у меня нет пульта, который мог бы убавлять звук?
Я всех зову лапулями, чтобы не запоминать имена. Подружки думают, это прикольно. Что ж, очень может быть. Только почему я выбрала именно это слово? Неужели мне нравится день за днем отбойным молотком вгонять себе в сердце железные колышки? Лапуля — тук — умри, лапуля — тук — умри, лапуля — тук — умри… тук-тук-тук…
У «Карт-бланш» есть старая песня[2] со словами: «Называй меня зайкой, называй меня котенок, называй меня львенок, называй меня слоненок, называй меня, как хочешь, только будь со мною рядом, и я сделаю тебя самой счастливой в награду…» Да. Я могла называть его, как хочу.
Нам с Антоном было по восемь, когда в моду вошли «Лапы», «Лапочки», «Лапушки», «Лапули» и прочие обзывалки звериных конечностей.
Мы с Тошей стояли в очереди за мороженым. Мамы дали нам денег на сахарные трубочки — наши любимые. У нас даже традиция была: есть до хрустящего кончика, а потом меняться. И как такое только в голову взбрело?
Мы ели, и каждый из нас переживал, как бы другой не отъел от кончика больше, чем полагается. А если случалось, что кончик у мороженого был отломан, мы смотрели друг на друга, как будто случилась катастрофа. Я-то еще и разныться могла!
В тот день стояла ужасная духота, мы изнемогали в длинной очереди. От скуки я прислушивалась к глупостям, которые нашептывали друг другу влюбленные, стоящие перед нами. Не помню уже, чего они болтали, но одно слово запало мне в душу.
Девушка передала парню свою сумочку и капризно протянула: «Ла-а-апа, ну подержи-и-и!»
Сама не знаю почему, но мне слово понравилось!
Мороженое мы купили, устроились на скамеечке в парке, съели до хрустящих кончиков, потом обменялись — все как обычно. Антон всегда ел быстрее меня, уж как в себя ни запихивала, он меня опережал. А потом сидел и тыкался губами в кончик, поджидая, когда я закончу, или водил им у меня перед глазами, издавая такой звук: «Вжи-и-и… зи-и-и-и… жы-ы-ы», типа, машинка.
На следующий день мы снова гуляли в том парке, и когда Антон предложил: «По мороженому?» — я спросила:
— Слушай, а можно я буду тебя Лапочкой называть?
Он удивился, ресницами похлопал и с большим сомнением пробормотал:
— Ну если тебе хочется…
Так и решили.
Мы подошли к тележке с мороженым, и я громко, во всеуслышание, спросила, обращаясь к Антону:
— Лапочка, ты какую трубочку будешь, с клубничной начинкой или обычную?
Глава 2 Красная коробочка
Вокруг журнального столика, заваленного фотоальбомами, на мягких диванах сидели мои двенадцать месяцев.
Девичник. Этим все сказано.
— Зырьте-зырьете, — взвизгнула девушка в бело-синем шелковом шарфике, — я случайно засняла Леху Петрова, когда фоткала наш школьный холл!
Раздался протяжный вздох, и со всех сторон посыпалось:
— Какой классненький!
— Бо-оже, я его люблю!
— Аполлон, просто Аполлон!
— А что у него в руках? Тетрадочка, ми-и-ило!
— Ой, ну разве не дурашка?! Сладенький!
— Такие глазки хорошенькие!
— Так бы и съела!
— А у него аппетитная попка!
— Да у него все супер!
Я тоже из вежливости посмотрела на Аполлона Петрова. Галдеж стих.
Все ждали, пока я скажу свое весомое слово.
— Ну ничего так. Славный!
Не люблю брюнетов, особенно с такими здоровенными губищами. Ну да ладно, пусть подружки порадуются. Не говорить же — Петров их мне что шел что ехал. Мне вообще на всех парней плевать, кроме одного. Но об этом никто не знает.
Люди глупо устроены. Когда тебе кто-то позарез нужен, тот же Аполлон Петров, ведь никогда не обратит внимания. Но как только становится плевать, или не становится, а всегда было плевать, Аполлон тут как тут, вьется точно собачонка у ног и жаждет любви.
Пнуть бы эту мерзкую собачонку под брюхо, чтоб взвыла.
Мне охота зевать, фотки навевают скуку, все эти «я случайно засняла самого красивого парня школы» кажутся мне полной нелепостью.
Наверное, никогда не смогу понять, зачем подруги врут друг другу? Тут все свои, почему бы просто не сказать, что сделала вид, будто снимает школьный холл, специально чтобы заснять Петрова, а потом перемыть ему косточки на очередном девичнике? Зачем все эти сложности, ужимки, утайки, догадайки? Тьфу.
Может, я на многие вещи смотрю иначе, потому что всю жизнь дружила с мальчиком?
Я взяла фотку плохого качества, сделанную с телефона, и спросила:
— Хотите, нащелкаю вам этого Петрова вблизи, на хороший фотоаппарат?
Возникла пауза. Подружки нерешительно переглянулись.
— А ты сможешь?
— Как ты это сделаешь?
— Реально? Не шутишь?
— Ты че, к нему просто подойдешь, что ли?
— Да он не согласится, пошлет куда подальше!
— Фига се!
— А что, сделай, будет круто!
— Да-а, Вероник, ну ты смелая!
— Ну чума-а!
— Пусть сфоткает!
Каждая боялась признаться, как балдеет от Петрова… Впрочем, все мы чего-то боимся. Если чьи-то страхи не похожи на твои, это не значит, что к ним нужно относиться пренебрежительно.
Хозяйка квартиры убежала куда-то и вернулась с длинной сосиской разноцветной кукурузы, которую высыпала в огромную хрустальную миску, стоящую посреди журнального столика. Девчонки синхронно протянули к ней руки.
— Вероника, а ты чего не берешь? — изумилась радушная хозяйка.
— Не люблю кукурузу, — солгала я.
На самом деле я люблю ее больше всего на свете. Только от одного вида кукурузы мне хочется плакать. Я стараюсь на нее даже не смотреть, потому что боюсь не сдержаться. Вот они — мои страхи.
После школы мы с Антоном частенько ходили к нашему дереву. У нас с ним было много «нашего», принадлежащего только ему и мне.
Уроки в третьем классе заканчивались совсем рано, мы закидывали рюкзаки по домам, покупали в ларьке возле парка по длинной сосиске разноцветных кукурузных шариков и бежали к нашему дереву — конскому каштану — самому огромному на длинной аллее.
Мы забирались на удобные толстые ветки, усаживались как в креслах и открывали пакеты с кукурузой.
Кресло Антона было почти на самой макушке дерева, а мое немного пониже. Иногда он разрешал мне посидеть на своем. Оттуда открывался вид на весь парк. Даже дух захватывало.
Болтали о всякой чепухе, ели кукурузу, срывали каштаны. И никогда нам не бывало скучно! Особенно мы любили кидать кукурузные шарики друг другу в рот. Поскольку я сидела ниже, я подкидывала свои шарики вверх, а Антон скидывал мне свои вниз. Для нас поймать все до одной кукурузины было сродни выигранным Олимпийским играм. Такая радость, просто не описать. Я не очень хорошо кидала, Антон метче, так что мне чаще его удавалось не уронить ни одного шарика. Тоша не обижался. Удивительно, конечно, мальчишки всегда рвутся к победам, пытаются доказать, что они лучше, сильнее, смелее, ловчее. А он — нет. Может, потому, что у нас не было отцов и он, в бабьем царстве, чувствовал себя в ответе за меня? Ведь не станет тот, кто покровительствует тебе, показывать свои обиды.
Он один заменил мне всех недостающих членов семьи. Благодаря ему я никогда не чувствовала себя неполноценной, ущербной. Для счастья у меня было абсолютно все, даже больше.
Однажды после уроков мы пришли в парк, забрались на наше дерево, распаковали кукурузу. Я бы ни о чем и не догадалась, но Антон совсем не умеет скрывать, когда задумал нечто особенное.
В такие моменты его каре-зеленые глаза сияют, делаются хитрыми-хитрыми. Тетя Оля всегда говорила, что зеленые крапинки — это лукавые огоньки, которые выдают его с потрохами.
И когда Антон предложил мне закрыть глаза, как перед любым сюрпризом, я даже испугалась, думала, он кинет на меня жабу или червяка. Нет, такого никогда не случалось, но я видела, другие мальчики из нашего класса частенько издевались над девочками.
Глаза я все-таки закрыла, но когда почувствовала прикосновение к моему носу чего-то холодного и твердого, распахнула их и завизжала.
Антон аж сам вскрикнул от неожиданности. На его палец была намотана нитка, спускающаяся до моего носа, а на нем, прямо на кончике, в осеннем солнце блестело кольцо.
— Это тебе! — с гордостью сказал Антон и скинул мне красную велюровую коробочку, в каких наши мамы хранят свои украшения.
Я сняла с носа золотое колечко и оторвала нитку. Оно было гладким, с пятью маленькими камушками. А на внутренней стороне гравировка: «Ближе тебя нет никого».
— Как про нас, правда? — весело спросил Антон.
Подарок меня поразил и напугал.
— Откуда это у тебя?! — воскликнула я. Подумала, что он мог украсть, как тогда — десять рублей у слепого нищего.
Тоша хитро разулыбался:
— Нашел! Прямо в этой красной коробочке, вместе с ценником. Представляешь?!
И он рассказал, как, возвращаясь от меня вечером, решил обойти дом, не заметил красно-белого ограждения и провалился в огромную яму в асфальте. А там, увязнув в грязной воде по пояс, на одной из стенок между кусками глины обнаружил застрявшую коробочку.
Мне стало стыдно. Антон, может, и выдумщик, но не лгун.
Кольцо не подошло мне ни на один палец, оказалось слишком большим, и я повесила его на цепочку, к золотому крестику, чтобы никогда не снимать.
Не вышло.
И опять утро нового дня, моя полосатая майка, бодрая мама, апельсиновый сок, бутерброд с паштетом, ненависть.
Сегодня мне приснился Антон. Как будто мы помирились. Мне это снится каждую ночь, не очень оригинально. И чего удивляться, что я начинаю свой день вовсе не с улыбки.
— Дорогая, я не смогу сегодня прийти на собрание, — крикнула из прихожей мама.
— Ну и ладно, — буркнула я.
— Прости-прости, ничего не успеваю, — затараторила она, подбегая к стойке и хватая чашку с кофе. Одной рукой мама второпях помассировала мне шею, а другой напоила себя из фарфоровой кружки черной ароматной жижей. — Все, побежала! Все-все, будь умницей!
— И ты, и ты, — пожелала я.
Моя мама настоящая юла, она даже когда на диване смотрит телик, постоянно качает ногой, то одной, то другой. В крайнем случае, шевелит пальцами. Тетя Оля от нее не отстает. Они как две запряженные в одни сани лошадки, скачут-скачут-скачут куда-то…
Вчера обе вернулись подшофе, видела из окна, как они сидели на скамейке и курили. Мама, когда трезва, никогда не курит.
Кажется, у них появились ухажеры. Раньше мне было как-то безразлично, хоть десять! Я все время проводила с Антоном, даже планировала выдать маму замуж, чтоб та не скучала. А теперь вот обидно стало. Типа, а как же я? Самой противно. Раз мне плохо, теперь всем должно быть не лучше?
Мама, несомненно, заслуживает самого хорошего. Она всю жизнь только обо мне и думала, деньги зарабатывала, заботилась, мужчин домой не таскала. А я веду себя как кусок непечатного слова.
Наверное, всем детям, которые у своих родителей в единственном экземпляре, достается лишка эгоизма. Всем, кроме Антона. Он совсем не избалован, даже не знаю, как это получилось. Мы ведь все время были вместе, как две сосиски в одной упаковке. Когда я успела испортиться?
Мне было девять лет, я прочла рассказ о девочке, у которой жил вороненок. И мне тоже захотелось себе такого. Я сказала об этом маме, но она только посмеялась и попросила не выдумывать. Но я не могла не выдумывать, всю зиму мечтала о малыше, скопила денег, купила клетку.
Наступила весна, мы с Тошей ходили в дикий парк в двух остановках от дома, и я присматривалась к гнездам. Наконец, нашелся дуб, где на самой верхушке было воронье гнездо. Ворона-мать летала вокруг, постоянно относила туда что-то в клюве.
Антон смерил взглядом огромное дерево и удивленно спросил:
— А как ты туда залезешь?
Пришла моя очередь удивляться:
— Я? А ты разве мне не поможешь?
Он растерялся, сказал, что разорять гнезда неправильно, предложил лучше купить попугая или канарейку. Но я возразила, что мы не разоряем, а, наоборот, спасаем вороненка из ужасных условий. Тогда я именно так и думала. Чего хорошего жить на улице и питаться на помойке?
Мы подгадали время, когда вороны не было на месте, и Антон полез на дуб.
— Сколько их там? — крикнула я, когда Тоша добрался до гнезда. — Бери всех!
Он ответил не сразу. Я видела, что он мешкает, смотрит в гнездо и даже не пытается протянуть к нему руку.
— Антон, скорее! — воскликнула я. — Если вернется ворона, она тебя прогонит!
Тогда он ответил:
— Тут всего один. — И вопросительно посмотрел на меня.
А я нетерпеливо подпрыгнула на месте:
— Ну и замечательно! Бери же его!
Он взял. Спустился с дерева, передал мне птенца и пробормотал:
— Как, наверное, ворона огорчится.
— Думаешь?
Антон закивал:
— Ну конечно! Только представь, она же его мама! Может, еще не поздно положить его обратно, а?
Я прижимала к себе вороненка, поглаживала его пальчиком по головке. От одной мысли, что мне нужно расстаться с этим чудом, на глаза навернулись слезы.
— Ну чего ты, только не плачь, — испугался Тоша и поспешно прибавил: — У тебя ведь теперь есть вороненок. Как ты и хотела. Ну же, не плачь!
Я облегченно улыбнулась, и мы побежали прочь из дикого парка. Я болтала про мисочки, поилку, качельки, которые купила для моего малыша. Про шкаф, где буду держать клетку, подальше от маминых глаз. Тоша слушал и кивал в знак согласия. Но когда я пригласила его в гости, посмотреть, как я буду ухаживать за вороненком, он неожиданно сказал, что мама дала ему какое-то задание и ему нужно идти домой. Я уговорила его зайти на полчасика. Мы играли с вороненком… Я играла, Антон сидел на диване и наблюдал за мной. Он улыбался и неестественно смеялся, когда я на него смотрела.
А я была так счастлива, так счастлива… что так ничего и не поняла…
Я позавтракала, оделась в серые обтягивающие джинсы, футболку с коротким рукавом, стянула свои длинные черные волосы в хвост и, накинув кожаную куртку, вышла из дома.
Лужи покрылись льдом, листья примерзли к асфальту, по тротуару прогуливался холодный ветерок.
К счастью, до здания школы я добрела в одиночестве. На крыльце собрались несколько моих одноклассников и ребята из параллельных десятых и одиннадцатых. Мне хватило одной секунды, чтобы окинуть взглядом двор и испытать одновременно облегчение и разочарование.
Одна из подружек помахала мне, рядом с ней стояли еще три наших приятельницы. Та, что в красном берете, кажется, Юля. Она-то и указала мне взглядом на разместившегося у подножия лестницы Петрова.
Я совсем забыла, что пообещала девчонкам сфоткать его. Хорошо, Маринка вчера вечером позвонила и напомнила положить в рюкзак фотик.
Парень меня заметил. Еще бы, я же иду прямо на него.
Он выкинул сигарету и зашвырнул в рот жвачку.
Мило, хочет произвести приятное впечатление. Его одноклассники притихли, а мои подружки неприлично вылупились на нас.
— Привет! — первым поздоровался Леха.
У него наглые глаза, светло-зеленые, с каким-то нехорошим прищуром, и слишком густые ресницы. Может, кому-то и нравится, когда парень запросто может подмести ими дорогу, но мне как-то не очень. Нет, он, конечно, не урод, вполне симпатичный. Спортивная фигура, смазливое лицо… Да о чем я вообще? Он носит титул самого красивого парня школы, и я к нему подошла не лясы точить — ради дела.
— Я тебя сфоткаю, о’кей? — спросила я и, не дожидаясь ответа, полезла в рюкзак за фотоаппаратом.
Петров растерянно переспросил:
— Что сделаешь?
Я кивнула его одноклассникам:
— Отойдите-ка!
Ребята, удивленно переглядываясь, отступили, а я включила фотоаппарат, навела на звезду школы и скомандовала:
— Улыбнись.
Леха послушно улыбнулся.
Я сделала около десяти кадров с разных сторон, поблагодарила и пошла к подружкам, но он побежал за мной и остановил.
— А зачем тебе?
Девчонки, когда я на них посмотрела, испуганно отвернулись, будто они ни при чем, поэтому я сказала:
— Любоваться буду.
— Правда, что ли? — смутился Петров, краснея, как первоклассник.
Я не сдержала смешок и призналась:
— Нет.
Леха тянул время, постукивая пальцами по карманам своих синих джинсов.
Наконец он разродился:
— Может, сходим в кино?
— А что там идет?
Я нетерпеливо взглянула на дверь школы. Теперь этот репей не отвяжется.
— Боевичок один есть…
— Спасибо, мне это не интересно, — оборвала я и, кивнув ему на прощание, стала подниматься по лестнице.
Петров увязался за мной.
Наверное, ему никто никогда не отказывал. Кстати, у него приятный парфюм, какой-то цитрусовый.
— А что тебе нравится? — полюбопытствовал Леша, заглядывая мне в глаза. — Комедии?
— Да, это можно.
— Ну и отлично! — обрадовался парень. — Пойдем? Сегодня?
Невыносимо. Почему бы ему не пригласить одну из двенадцати моих подруг? Да они описаются от счастья, только взгляни он в их сторону! А я? Нет, я не самая красивая девушка школы, у меня приятная внешность, но не более. Просто я недоступная, по понятным причинам, а это для пацанов — как магнит для скрепок.
— Ну ладно, — сдалась я.
Почему бы и нет? Я давно никуда не ходила. Мама тут на днях даже пошутила: «Так и состаришься в своей майке, сидя у окна». Да и парфюм у Петрова все-таки заманчивый. Просто посидеть с ним рядом на соседнем кресле будет уже приятно.
— Тогда в пять? — уточнил Леха.
Я вошла в гардероб и, не оборачиваясь, просветила:
— Я люблю средний попкорн и фанту.
— Заметано! — крикнул мне вслед Петров.
Да, глупо было надеяться, что главный мачо школы откажется от свидания из-за моего приказного тона. Аполлон сперва меня влюбит в себя, а потом уже все обиды припомнит. Да это и не важно.
Нужно ли вспоминать, что Антон покупал мне всегда средний попкорн и фанту, когда мы ходили в кино?

Хочется сдохнуть.
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке им А.С. Пушкина по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги вы можете по телефону:
32-23-53.
Открыть описание

1 комментарий:

  1. Из аннотации:"Любовь не требует доказательств. Долгие годы я жила, не зная об этом. Антон всегда был рядом, и я не задумывалась, что он для меня значит. Только потеряв, осознала: он не просто часть моей жизни, он — моя жизнь. Чувство, которое связывает нас, выше облаков и крепче любых цепей. А значит, мне нужно вернуть Тошу. Любой ценой."

    ОтветитьУдалить

Related Posts Plugin for WordPress, Blogger...
Related Posts Plugin for WordPress, Blogger...
Новинки on PhotoPeach

Книга, которая учит любить книги