Гость из Канады.
В Мичиганском университете в Энн Арборе действовал «Центр по изучению России и стран Восточной Европы». Там регулярно устраивались так называемые “brown bag lectures” (буквально: «лекции с коричневым пакетом»). Их подгоняли к перерыву на ланч, так что каждый желающий мог явиться туда со своим завёрнутым сэндвичем и съесть его, запивая кока-колой или чаем из термоса. Потом слушал лекцию на предложенную тему и принимал участие в обсуждении. Название одной из предложенных лекций так поразило меня, что я решил пойти.
ВОЗРОЖДЕНИЕ ЗАКОННОСТИ ПРИ СТАЛИНЕ, было напечатано чёрным по белому в листовке на доске объявлений. Как такое можно пропустить?
Высокий, приветливо улыбающийся профессор политических наук Питер Соломон, приглашённый Центром из Университета Торонто (Канада), оглядел слушателей (собралось человек тридцать), кивнул знакомым и сказал:
– Ну, я надеюсь, что шок, вызванный названием моей лекции, уже прошел, и мы можем приступить.
Он улыбнулся, как бы подчёркивая, что есть во всём этом и элемент весёлого розыгрыша, который вот, к его удовольствию, удался.
Лекция длилась около сорока минут, и какой-то нервный смешок прорывался в голосе докладчика несколько раз в самых неожиданных местах. По поводу советских судей двадцатых-тридцатых годов, которые не утруждали себя доказательством вины подозреваемого, а выносили приговор на основании «классового чутья». По поводу того, что любая поломка или авария на производстве могла быть объявлена диверсией и кто-то мог быть приговорён за неё «к очень суровому наказанию» (слово «расстрел» профессор старался не употреблять). По поводу того, с какой лёгкостью партийные власти могли скидывать «слишком мягких» судей или заставлять их ужесточать приговоры.
Много нового могли узнать слушатели о букве и духе советского закона в 1920-30 годы. Оказывается, что, несмотря на принятие в 1932 году закона, каравшего смертью за хищение социалистической собственности, на деле применялся он крайне редко. Что часто крестьян, укрывавших зерно, даже не приговаривали к тюрьме, а только к исправительным работам – correction labor. (По разъяснению профессора, это часто сводилось к дополнительной работе в колхозе или просто к штрафу.) Что и в Сибирь-то в процессе коллективизации было выслано не так уж много народу. Что за несправедливо раскулаченных часто вступались – вот, скажем, писатель Шолохов защищал кое-кого из своих станичников. Что, конечно, имел место террор и сталинские чистки, но, во-первых, террор осуществлялся не судебными органами, а НКВД, а во-вторых, пик террора длился всего лишь семь месяцев, и если арестованному выпадала удача дожить до лета 1938 года, то шансы на отмену приговора были очень велики.
Главное же, что все источники, то есть советские юридические книги и журналы тех лет, а также все интервью с советскими криминалистами и юристами, проведённые профессором Соломоном, явно показывают, что в 1930 годы в правящих кругах существовала очень мощная тенденция к отведению бóльшей роли Закону в управлении советским обществом. Проследить эту тенденцию можно в таких-то статьях Вышинского, в таких-то речах Сталина, в таких-то постановлениях ЦК, в улучшении качества юридического образования, в росте числа судей и следователей с институтскими дипломами, наконец, в принятии Конституции 1936 года.
По окончании лекции я спросил докладчика, правильно я понял, что главного прокурора Крыленко он считает основной силой, препятствовавшей полному воцарению законности в советском обществе.
– Да, конечно.
– Это тот самый Крыленко, который был расстрелян в 1937 году?
– Видимо, к тому времени его деятельность была осуждена Политбюро.
– Но, наверное, были в правящих кругах и заметные фигуры, которые приветствовали и, по мере сил, поддерживали укрепление законности?
– Безусловно. Как я и сказал: Вышинский и Сталин. Это очень видно в их статьях и выступлениях начала 1930-х.
– Не тот ли это Вышинский, который разработал «метод активного дознания», то есть применение пыток при допросах?
– Ну, это произошло гораздо позже.
– Вы упомянули, что параллельно с возрождением законности в эти годы имел место террор. Как вы оцениваете число жертв террора?
– О, тут между учёными нет согласия. Вам, конечно, известны работы таких авторов как Джонсон, Томпсон, Кларксон, Робсон, Стивенсон...
Тут мне, видимо, полагалось признать своё невежество и утечь под стол от стыда. Но я упрямо требовал назвать хотя бы диапазон: десять тысяч погибших? Сто? Десять миллионов? Аудитория начала шикать на меня, но я не отступал. С большим трудом мне удалось выжать из профессора такую формулировку:
– Если какой-то источник скажет, что число погибших колеблется между двумя миллионами и четырьмя, я скорее поверю цифре два миллиона.
Среди слушателей прошёл изумлённый шёпот, потом воцарилась тишина. Оказывается, в разгаре замечательного роста законности по меньшей мере два миллиона человек были убиты без суда и следствия.
– Судя по обилию сносок в вашей лекции, профессор Соломон, список библиографии в новой книге будет очень внушителен. Будет ли он содержать какие-то русские книги, изданные за пределами Советского Союза?
– Что вы имеете в виду?
– Вы до сих пор ссылались только на советские источники. Но существует огромное количество мемуаров людей, испытавших «возрождение законности при Сталине» на собственной шкуре. Книги Солженицына, Авторханова, Орлова, Аксёновой-Гинзбург, Надежды Мандельштам, Копелева, Шаламова...
– Но ведь всё это мемуары, написанные без строгого научного подхода.
– То есть вы принимаете к рассмотрению только информацию, исходящую от судей, следователей и палачей, но не от их жертв?
В этом месте председательствующий директор Центра двинулся на выручку докладчику и сказал, что другие тоже хотят задавать вопросы. Профессор Соломон вежливо кивал, улыбался, что-то записывал. В конце, как и положено, гостю похлопали, а председательствующий выразил надежду увидеть его вскоре снова в Энн Арборе, услышать новые интересные сообщения.
Думаю, профессор Соломон улыбался не зря. Ибо в главном он оставался неуязвим ни для какой критики. Пятнадцать лет, затраченные им на изучение советской криминологии, отражённые в его книгах и статьях, никто отнять у него уже не сможет. Он всё равно будет считаться главным специалистом в этой узкой сфере. Если вы захотите возражать ему, вы должны будете прочесть те же тома советской пропагандной макулатуры, которые прочёл он: иначе ваша критика будет считаться недостаточно обоснованной, ненаучной. Если вы захотите писать диссертацию по советской криминалистике, вам лучше иметь профессора Соломона в друзьях.
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону: 32-23-53
Открыть описание
Этот комментарий был удален автором.
ОтветитьУдалитьИз аннотации: "Бродский считал, что Игорь Ефимов "продолжает великую традицию русских писателей-философов, ведущую свое начало от Герцена". И вот теперь, опубликовав дюжину романов и полдюжины философских книг, Ефимов написал свой вариант "Былого и дум".
ОтветитьУдалить"Связь времен. В Новом Свете" представляет развернутое описание жизни российской литературной эмиграции в конце ХХ века.
За тридцать три года жизни в Новом Свете Игорь Ефимов написал восемь романов, среди которых – "Архивы Страшного суда", "Седьмая жена", "Суд да дело", "Неверная", "Новгородский толмач", "Невеста императора" и другие. Из-под его пера также вышли историко-философские исследования "Стыдная тайна неравенства", "Грядущий Аттила", "Кто убил президента Кеннеди". Все его книги после падения коммунизма были переизданы в России.
Это второй том воспоминаний. Первый - вышел в 2011 году. В нем описаны годы жизни писателя в Росcии. О том, что его жизнь проходила под лозунгом "не верь, не бойся, не проси" задолго до того, как этот лозунг был отчеканен Солженицыным. Уже в школьные годы он не верил газетной и радиопропаганде - только Пушкину, Лермонтову, Толстому. И не боялся вступиться за сослуживца, которому грозил расстрел. И за гонимого поэта, будущего Нобелевского лауреата. Не боялся распространять запрещенную литературу и печататься за границей в те годы, когда за это давали до семи лет лагерей…"