четверг, 9 марта 2017 г.

Пий Л. Бабл-гам

 
МАНОН. Во мне осталось одно-единственное чувство: голод. Страшный голод, я могла бы назвать его одержимостью, фрустрацией, бессилием, манией, пустотой, зиянием, он преследовал меня постоянно, терзал изнутри и готовился сожрать совсем.
   Он портил мне дни, отравлял ночи, не давая ни малейшей передышки, заставляя долгими часами лежать без сна, в муках и проклятиях; из-за него выцветали небо и восход солнца, веселая музыка наливалась свинцовой тяжестью, танцевальные мелодии превращались в похоронный марш, смешные фильмы — в греческую трагедию, природа — в пустыню, а мои мечты — в прах.
   Он был как лихорадка, как кошмарный глюк, как ломка, — неутолимый голод, постоянно владевший мной.
   Я ненавидела свою жизнь.
   Я ненавидела Конечную, эту чертову станцию, которую знала, сколько себя помню, с ее заброшенной мэрией, где в большой регистрационной книге есть заявление отца и дата моего рождения, рядом с которой со временем появится запись «скончалась», и не надо будет ни менять девичью фамилию, ни место, только проставить небрежно дату и закрыть книгу. Конечная, этот забытый богом и людьми кусок асфальта, с фонтаном и скамейками на площади, монетным телефоном-автоматом, столетними платанами и того же возраста обитателями, полуслепым фонарем у окна моей комнаты, забегаловкой, в которой я выросла и в которой состарюсь, все в том же платье и в той же позе, с той же тряпкой в руках, вытирая все те же столы, что и в двенадцать лет, когда умерла моя мать, а я заняла ее место за стойкой, чтобы подавать все тот же вонючий кофе и пастис деревенским старперам, покуда наконец не уйду Следом за ней в рай для подавальщиц.
   Я ненавижу слепящий уличный свет, безжалостное солнце, отраженное в убитой земле, удушающую жару, дурацкое пение цикад, не дающее мне спать, а когда удается чуть-чуть отвлечься, постоянно напоминающее о том, что я на Конечной и никуда отсюда не денусь. Я ненавижу сырость и сумрак своего старого дома — первый этаж для клиентов, на втором мы с отцом, — глинобитный пол, вечно закрытые ставни, искусственные цветы, сломанные ходики, ванночку для ног и свои детские рисунки в ванной, наивные до тошноты, прилепленные скотчем над зеркалом, почти выцветшие от пара и времени — отец не позволяет их снять.
   Ненавижу свою комнату, балку на потолке и трещины на балке, я могу нарисовать их с закрытыми глазами, покрытый лаком деревянный шкаф, там моя одежда, а значит, он полупустой, доску на козлах, что служит мне письменным столом, рваные занавески в цветочек, кассетную магнитолу, которая включается через раз, постеры с кинозвездами, не подозревающими о моем существовании, свою узкую постель и ощущение тюрьмы, прежде всего ощущение тюрьмы: низкий потолок, теснота, смехотворно маленькое окошко, маленькое окошко, почти бойница, мой единственный выход в мир, а весь мир, какой я вижу, это площадь Конечной и старуха напротив, медленно подыхающая перед телевизором до самой зари, и мое солнце — полуслепой фонарь.

   Ненавижу стариков перед домом, стариков, околевающих по вечерам на скамейке, рядком, словно галерея скверных портретов кисти одного и того же лузера, их лица, изъеденные заботами, желчью и нищетой, стариков, открывающих рот лишь для того, чтобы спросить друг друга, что они хавали вчера и что будут хавать завтра, а еще обругать — все, что им непонятно, все, чего они не видели, чего не имели, весь огромный мир, которого они боятся как чумы, всех, кто валит отсюда, а я тоже хочу свалить отсюда, и они ненавидят меня за это, ненавидят мою фигуру, мое лицо, потому что их дочки — толстухи и уродины, а я нет, потому что их дочки тут, на Конечной, и останутся тут вовеки, и они присвоили себе право критиковать меня, судить меня, уличать меня под тем предлогом, что я выросла у них на глазах и с того времени, похоже, «ижменилашь» — они глумливо шамкают, шипя это слово сквозь остатки зубов, злобно, по слогам, словно я преступница, да и то сказать, любое изменение здесь, на Конечной, — это преступление.
   Ненавижу шоссе, что проходит через деревню, и тачки, что на полной скорости мчатся мимо, в неведомые дали, покуда я, безвольная и растрепанная, стою на опостылевшей обочине в облаке пыли, и глянцевые журналы, в которых все население земного шара загорает в Сен-Тропе, покуда я днями напролет протираю столы, и ненавижу телевизор в гостиной, единственный в доме телевизор, мутный и колченогий, под ним тумба на колесиках, а кругом обои в цветочек, обвисшие по углам, ненавижу за то, что каждый день узнаю из него все больше об огромном мире, а сам огромный мир не увижу никогда.
   Ненавижу понтовых, лощеных телеведущих, огребающих кучу бабок за талант повторять слова за суфлером, говорить в микрофон и облизывать кого надо, и дурацкие игры, где люди вроде меня день за днем выставляют себя на посмешище, невпопад отвечая на страшно сложные вопросы типа «Кто из этих людей был глухим композитором: а) Майк Тайсон, б) Людвиг ван Бетховен, в) Винсент ван Гог, г) Человек Дождя», весь этот их псевдосаспенс, музыку для ужастиков, напряженную тишину в зале, нахмуренные брови ведущего и панический телефонный звонок старушке-матери, которую выдергивают из послеобеденного сна, чтобы она подтвердила, да, конечно, именно Майк Тайсон отрезал себе ухо во время съемок фильма с Томом Крузом и оглох, но, несмотря на глухоту, все-таки написал «Лунную сонату» и еще ту гениальную оперу про подсолнухи, нет, ответ неверный, объявляет ведущий, славный малый, он единственный выигрывает здесь миллионы, а теперь катитесь, возвращайтесь к себе в окошко железнодорожной кассы, в будку постового, на свой шлюз, в свой грузовик, в свой бордель, и проигравший, в полубезумном состоянии, убитый тем, что жирный куш проехал мимо носа, и ни капли не стыдясь своего непроходимого невежества, на глазах опечаленной Франции, спотыкаясь, уходит со сцены и едет назад, к своему шлюзу и темной старухе-матери, которую будет ругать до самой ее смерти, потому что это она во всем виновата, он хотел сказать «Бетховен», он ведь знал, он был уверен, и всю оставшуюся жизнь будет вновь и вновь пережевывать свой звездный час, и заездит до дыр кассету с записью, и уйдет в запой, чтобы забыть, как когда-то упустил свое счастье.
   Ненавижу рекламу, которая лезет из кожи вон, чтобы нам захотелось купить какую-нибудь вообще ненужную чушь, обращается к тебе на «ты», чтобы всучить лимонную фанту, обращается на «ты», потому что ты молод, а молодежь — это крутые недоумки, и если им не тыкать, они не поймут, о чем речь, ненавижу закадровый голос распаленной кошки из роликов дезодорантов, губной помады и кремов для депиляции, ведь все девушки от пятнадцати до двадцати, как ни крути, распаленные кошки, истерички, помешанные на стойкости своего дезодоранта, и умрут от счастья, узнав, что теперь производят кремы для депиляции в виде спрея, не вызывающие раздражения и действующие за три минуты, то есть ровно за то время, чтобы юнец, которого они подцепили на тусе, успел откупорить лимонную фанту и расстегнуть ширинку, а они, запершись в ванной, — избавиться от растительности на ногах и лобке и выйти оттуда безволосыми, сексапильными и сразу перейти к делу — перепихнуться, грубо, неумело и поиметь свой оргазм, но не противные венерические болезни, которые раньше губили проституток, а вас — тебя и тебе подобных, юных распаленных кошек, — уже не погубят, потому что есть автоматы по продаже презервативов, супернадежных презервативов: трахайся со всем светом, соси кого хочешь, занимайся групповухой и содомией на природе, к примеру, на парковках, ведь только это тебя и интересует. Автоматы по продаже презервативов: больше ничто не мешает тебе быть шлюхой.
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33! 
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина  
вы можете по телефону: 32-23-53
Открыть описание

1 комментарий:

  1. Из аннотации:"Юная француженка Лолита Пий стала звездой в девятнадцать лет, опубликовав в престижном издательстве «Грассе» свой первый роман «Хелл». Язвительная и провокативная книга о золотой парижской молодежи вызвала острую реакцию критики и привела в восторг читателей. Последовала экранизация и огромный кассовый успех.Сюжет «Бабл-гама», второго по счету романа Пий, — это лихо закрученная история о пути к славе в мире шоу-бизнеса. Официантка с внешностью топ-модели мечтает о карьере в кино. Судьба сводит ее со скучающим миллиардером, который решает осуществить ее мечту — на свой лад. Он затевает безумную и опасную игру, но события выходят из-под его контроля.В прессе Лолиту Пий часто называют «литературной крестницей» Фредерика Бегбедера, который со своей стороны не упускает случая публично отметить ее талант."

    ОтветитьУдалить

Related Posts Plugin for WordPress, Blogger...
Related Posts Plugin for WordPress, Blogger...
Новинки on PhotoPeach

Книга, которая учит любить книги