– Грейс, милая, ты согласна стать моей женой?
– Согласна.
– Что?
– Согласна.
Людвиг Леферье вглядывался в невозмутимо-спокойное личико Грейс Тисборн и не видел даже намека на усмешку. Неужели она все-таки шутит? Несомненно, шутит. О Боже…
– Грейс, ты серьезно?
– Да.
– То есть ты хочешь сказать, что…
– Но может, ты передумал, тогда…
– Да нет же! Но, Грейс… Грейс, ты меня любишь?
– Разве это не следует алгебраически из того, что я сказала?
– Не хочу алгебраической любви.
– Я тебя люблю.
– Невероятно!
– Какое-то странное слово.
– Грейс, я не могу поверить!
– Чему ты не можешь поверить? Не понимаю… Давно уже все ясно. Все мои друзья и родственники в курсе.
– Да Бог с ними, с родственниками… Мне надо знать… Грейс, ты не обманываешь? Я так тебя люблю…
– Ну что за глупости, Людвиг… Иногда ты становишься таким глупеньким. Я в тебя влюбилась с той самой минуты, когда мы поцеловались за гробницей в Британском музее. Я раньше и не представляла, что можно быть такой счастливой.
– Но ты ждала, что я объяснюсь?
– Ждала, и именно сегодня.
– А я нет.
– И теперь готов взять свои слова обратно?
– Ну что ты! Не мыслю жизни без тебя. Но ты, как бы это сказать, слишком роскошная. Все тебя обхаживают.
– Ничуть я не роскошная. И что за пошлые намеки?
– Не сердись…
– Я маленькая заурядная девочка, а ты такой умный, все знаешь.
– Если бы… Я совершенно теряюсь в толпе твоих поклонников.
– Ты единственный.
– А я и не догадывался о твоих чувствах. Ты такая скромная.
– Девушка должна быть скромной. Так что, беремся за руки и идем, объявим родителям?
– Нет, погоди… А они не будут возражать?
– Они будут в восторге.
– Мне почему-то казалось, что они хотят выдать тебя за этого парня, Себастьяна.
– Они хотят того, чего хочу я.
– А вдруг им не понравится, что я американец?
– Почему же не понравится? К тому же ты ведь не собираешься возвращаться.
– Ты как-то обмолвилась, что они хотят видеть твоим мужем именно англичанина.
– Только из-за боязни, что я уеду вместе с мужем. Но ты ведь останешься здесь. Мы будем жить в Оксфорде.
– С Оксфордом еще не решено окончательно. Господи, Грейс, все еще не верю. Какое счастье… Дорогая, пожалуйста…
Располагавшийся под длинной белой полкой диванчик, на котором они сейчас сидели, был страшно узок. К тому же эти кучи маленьких пухлых подушечек, «кошечек», как звала их Грейс, еще больше сужали пространство для сидения и лежания. Людвиг стукнулся теменем о полку. Одну ладонь он подсунул под теплую ногу Грейс. Наклонив голову, ощутил небритой щекой шелковистость ее облегающего платья… Два сердца бились рядом – каждое в своей клетке. Завеса безмятежности куда-то улетучилась. Людвиг застонал. Они еще ни разу не занимались любовью. Затруднительная ситуация.
– Осторожно, столик!
Но Людвиг уже падал, подвернув под себя ногу и тем смягчив падение. Вот он и на полу с кофейником в объятиях. А над ним сдавленный смех Грейс: «Людвиг, тш-ш!»
Дом Тисборнов в Кенсингтоне звался претенциозно – Поместье Питта, – но был довольно тесен и к тому же снизу доверху заставлен антикварной мебелью, весьма хрупкой. Людвиг уже успел поломать два стула. За тоненькой стеной комнаты Грейс всегда находились родители. Как раз в эту минуту Клер Тисборн, склонившись над перилами, объявила мужу: «Пинки, душа моя, Одморы уже вторую неделю приглашают нас на уик-энд». Неподходящий момент для занятий любовью, даже если бы Грейс не возражала. А к себе он не мог ее привести, потому что Грейс не симпатизировала Митци Рикардо. Митци, в свою очередь, недолюбливала Грейс и называла ее «мадамочкой», пока не сообразила, что Людвиг влюблен. Не навестить ли снова Британский музей?
– Так что будем делать? – спросил он.
– В каком смысле?
Они никогда не разговаривали о сексе. Девственница Грейс или нет, кто знает. Может, именно сейчас надо рассказать ей о своих прошлых связях? Боже правый!
– Я все понимаю, Людвиг, любимый, но давай посидим спокойно, держи меня за руку.
Он глядел в непостижимо простодушные глаза девушки, которой готовился посвятить всего себя – свою жизнь, свои мысли, свои чувства, все свое духовное существо. Она так невообразимо молода. Он чувствовал себя лет на сто старше этого бутона, лишь готовящегося расцвести. Грубым, заурядным, старым и нечистым. И в этот же самый миг к нему пришла мысль, что он ее совсем не знает. Он влюбился, он дал обещание существу, совершенно ему незнакомому.
– Грейс, ты такая чистая, такая настоящая.
– Ну что за нелепости.
– Ты такая юная.
– Мне уже девятнадцать. А тебе только двадцать два.
– Когда же мы поженимся? Сколько в Англии занимает оформление?
– Но мы ведь только что обручились. Ну прошу тебя, Людвиг, не сейчас. Мама может заглянуть в любой момент, ты же знаешь.
– Какой тогда толк в обручении? Я хочу…
– Потому что это красиво. А женаты мы будем долго. Так что насладимся обручением. Это такое необыкновенное время. Первые пять минут мне очень понравились.
– Но, Грейс, как же мы в таком случае…
– К тому же мама захочет торжественного бракосочетания, значит, на подготовку уйдет очень много времени.
– Неужели нельзя обойтись без этого маскарада? Ты же знаешь, я и без него сделаю все, что ты захочешь.
– Вот я как раз и хочу торжества. Это будет так здорово. Дружкой приглашу Карен Арбатнот.
– Грейс, сжалься…
– В любом случае сейчас мы пожениться не можем из-за бабушкиной болезни. А вдруг она умрет как раз в день свадьбы?
– Она так тяжело больна?
– Тетка Шарлотта говорит, что при смерти. Но возможно, это лишь теткино сокровенное желание.
– Я ужасно боюсь тебя потерять.
– Глупости. Вот моя рука.
– Грейс, ты не передумаешь?..
– Что с тобой? Ты весь дрожишь…
– Все случилось так быстро. Я уже несколько недель в таком состоянии.
– Из-за меня?
– Да, из-за тебя. И еще… Да, из-за тебя. Грейс, ты не осуждаешь мой поступок? Что я никогда не вернусь на родину, что отказался воевать, ты понимаешь…
– Ну почему я должна осуждать тебя за то, что ты не хочешь принимать участия в какой-то дикой войне? Почему я должна быть против того, что ты останешься в Англии и станешь англичанином?
– А вдруг тебе захочется поехать в Америку, мы ведь не сможем.
– Я не захочу поехать в Америку. Ты и есть моя Америка.
– Моя любимая! Значит, ты не считаешь это бесчестным?
– Как я могу считать бесчестным то, что честно? Действительно, как?
Они сидели бок о бок, неуверенно, словно в лодке. Ее правую руку Людвиг крепко держал в своей, левой обнимал за плечи, костистым коленом прижимаясь к ее круглой золотистой коленке, просвечивающей сквозь ажурный чулок. От нее пахло юностью, душистым мылом, цветами. О Господи, если бы можно было сбросить одежду! Шел теплый летний дождь, теплый дождик раннего лета, и струйки мягко сбегали по оконному стеклу… Белые и розовые домики на фоне темно-серого металлического неба. Над парком наверняка повисла радуга. А где-то идет война, бомбы, напалм, смерть и увечья. И где-то там обитают люди, для которых война вытеснила из жизни все остальное.
Время на обдумывание закончилось. Он порвал свое призывное свидетельство. Обратной дороги нет. Он сделал шаг – обдуманно выбрал изгнание. И ни о чем не жалел, разве что о родителях. Он был единственным ребенком. Смысл всей жизни для них заключался в том, чтобы помочь ему стать тем, кем так никогда и не стали они, – настоящим американцем. Ни о чем другом они и не помышляли.
– Ну бери же, – сказала Грейс, – вот тортик. Пирожные. Марципаны, я знаю, ты любишь. Вот русские пирожки.
Маленькая спальня, которую она называла своей гостиной и в которой они действительно пока только сидели более-менее чинно, была чистенькой и уютной. Аккуратненькой, словно детская. Эта смесь школьной аккуратности с затейливой пестротой картинок, вещичек, цветов отражала, как подозревал Людвиг, не только несформировавшийся вкус Грейс, но и былые пристрастия ее родителей. Однажды ему довелось услышать, как дочь спорит с матерью, у которой родился замысел как-то по-новому декорировать комнату. К обоям в «веточки» совершенно не шло постоянно расширяющееся собрание картинок – небольшие репродукции импрессионистов, гравюры с изображением ястребов и попугаев, снимки Акрополя и Тадж-Махала. Причем Грейс не разбиралась в архитектуре, ничего не знала о птицах и постоянно путала Ван Гога с Сезанном. Создавалось впечатление, что она вообще мало что знает, потому что очень рано бросила школу и отказалась учиться дальше. Людвигу как-то пришла в голову мысль: как общаться с девушкой, которая и понятия не имеет о том, кто такой Карл Великий, и нисколько по этому поводу не печалится? Позднее он даже начал в некотором роде восхищаться этой самоуверенной малообразованностью. Грейс была лишена претензий и амбиций, которые правили бал в его собственной жизни. Ее незамысловатость, веселость, может, даже и глуповатость просветляли его пуританскую печаль. Но он понимал, что это полудитя – не просто милая кошечка. В едва расцветающем бутоне пряталась немалая пробивная сила.
– Спасибо, пирожного не хочу.
– Ну тогда джема.
– Нет. Я до сих пор чувствую себя так, будто получил удар в живот.
– А я проголодалась.
Миниатюрная Грейс любила поесть. У нее была матовая кожа, яркие голубые глаза и коротко подстриженные золотистые волосы. Когда она сердилась, то становилась похожа на терьера. В минуты самодовольства, что случалось нередко, в ней появлялось что-то восточное. Не считая себя кокеткой, Грейс в то же время была уверена в своих козырях – юности и миловидности. И надменный крохотный ротик выдавал эту уверенность. Людвигу она казалась драгоценным реликтом, хранительницей женственной утонченности, чего-то почти викторианского.
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону: 32-23-53
Открыть описание
Из аннотации: "Айрис Мердок – классик английской литературы XX века. Автор философских сочинений, пьес, стихов и великолепных психологических романов.«Человек случайностей» – полная драматизма история любви и сомнений. В чем состоит истинный долг человека? Нужно ли ради его выполнения изменять себе? И как на судьбу самых разных людей влияет его величество Случай?.."
ОтветитьУдалить