1
У Ковригина кончилось пиво. Надо было идти в палатку.
Палатка торговала вблизи автобусных остановок на обочине
асфальтового пролета, ведущего со станции Столбовая мимо сумасшедших домов в
селе Троицком, известных в России как «Белые столбы», к поселку Добрыниха.
Прежде Ковригин легким шагом добирался до палатки минут за восемь-десять, нынче
ноги побаливали, и на дорогу за колбасами, свиной шейкой, макаронами, рисом,
сахаром-песком, кильками в томате и пивом уходило у него все пятнадцать минут. И
это – туда, порожняком. Увы, увы…
Сегодня же странное обстоятельство вынудило его провести в
путешествии к палатке полчаса с лишним.
Впрочем, странным это обстоятельство могло показаться лишь для
Ковригина и для людей, сходных с ним натурой, несведущим и неразумным. Для людей
же, знакомых с естественными науками, с портретом Дарвина на школьной стене, с
сачками и гербариями, в юные годы посчитавших себя натуралистами, ныне –
«зелеными», никакой странности не случилось.
Шел дождь, оставлявший пузыри в лужах. Ковригин натянул резиновые
сапоги. Почти все лето они стояли без дела. Солнце позволяло Ковригину шляться в
кроссовках, сандалиях, а то и босиком. Но неделю назад небесные влаги стали
изливаться из серо-синеватых облаков, не давая ни себе, ни сухопутным существам
продыху.
Хотя физиологические потребности звали Ковригина в
незамедлительный поход, будто сегодня же по исторической нужде требовалось взять
Азов, из дома выйти он никак не мог. Что-то останавливало и беспокоило его. Не
ходил бы ты, Ванек, во солдаты… Зудело в нем это отчаянным стрекотом в траве
сентябрьского кузнеца. «Что надеть-то?..» – не спеша соображал Ковригин. Хотя
знал, что надеть. Зонтов он в доме не имел. Его коронным номером было терять
зонты и перчатки. Перчатки обязательно с одной руки. А потому в московской
квартире среди барахла у него валялось с десяток кожаных изделий с
леворастопыренными пальцами. Зонты же он оставлял где-нибудь дней через пять
после их приобретения. То есть в персонажи «мокрых» ксилографий Хиросиге с
видами Киото и Эдо он не годился. И сейчас он знал, что наденет куртку с
капюшоном. И вот будто бы в чем-то сомневался. Придурь некая будто бы наехала на
него. «А работает ли палатка? Сентябрь ведь, школьники уехали… Вдруг торгаши
засачковали?..»
Именно придурь. При нынешних-то коммерческих интересах хозяев вряд
ли бы они закрыли палатку. Да хоть бы и закрыли. Увидев это, Ковригин вскочил бы
в первый подъехавший автобус и отправился бы за пивом на станцию Столбовую или в
Троицкое. Там процветали теперь свои «Алые паруса» и свои «Перекрестки». Что же
он оттягивал поход? Что кочевряжился? Из-за предчувствия. Ну если и не из-за
предчувствия, то из-за малопонятных беспокойств и ощущений тоски.
И все же он запер дом и калитку. И пошел.
Треть дороги проходила по въездной улице огородно-садоводческого
товарищества. Самосвалами на нее были сброшены кузова щебенки, пока
необглаженной погодами и ногами и не вмятой в землю. В сухие дни тут бранились
пенсионеры, награжденные подагрой, а собаки, пусть и самые скандальные,
старались сюда не забегать, берегли лапы. В мокрый же день передвигаться к
воротам поселка Ковригину было комфортно, он не спешил, продавщица Люся, если,
конечно, она приехала из Чехова со своей виллы, закрыла бы палатку лишь через
полтора часа. Да и Люсе можно было бы достучаться и в закрытую дверь. Обаянием и
наглостью балаболов из мастеровых и водителей, способных продавщицу и облапить,
Ковригин не обладал, но и рохлей не был, умел вызывать симпатии у обслуги.
Все эти пустяковые подробности путешествия Ковригина я привожу
здесь по той причине, что несколькими часами позже Ковригин примется вспоминать
все пройденные им сантиметры и эту щебенку возле поселковых ворот и водокачки в
рассуждении, а не тогда ли все и началось? Нет, не тогда.
За металлическими воротами поселка, на створках которых
раскачивались ребятишки, не доросшие до угнетающих семейные бюджеты занятий в
школах и лицеях и вынужденные мокнуть в сентябре в компаниях бабушек и их
соседок, шла опять же заваленная щебенкой, здесь – вмятой колесами во вспаханное
поле, «трасса» с выездом на шоссе далеко к востоку от палатки. И тут, как
посчитал позже Ковригин, еще не началось.
Соседом поселка Ковригина был огородно-садоводческий же поселок
Госплана. Где теперь этот Госплан? «А вот мы и есть Госплан!» – с обидой на
исторические оплошности утверждали основатели и старожилы поселка. С обидой, но
и с торжеством утверждали. А через шоссе, по ту сторону палатки, растило свои
кабачки и огурцы товарищество Пролетарского района. Района такого в Москве давно
не было. А здесь Пролетарский район был.
По тропке, в километр длиной, огибающей заборы Госплана, и
предстояло идти Ковригину. Невдалеке, за березовыми грибными рощами у Любучан с
его пластмассами, года четыре назад был поставлен беленько-синенький завод
«Данона», и всем здешним полям определили растить корма для даноново-рогатой
скотины, для их высочества вымени. Что только не зеленело перед заборами
Госплана и Пролетарского района: и кукуруза, копившая в себе молочную спелость,
и овсы, и рожь, а в ней – естественно, синели и васильки, внимали небесному
пению переживших нитраты жаворонков. Недавно травы со всякими виками и
тимофеевками скосили и содрали с земли кожу «под пары». Местные трактористы
недолюбливали бездельников дачников и каждый раз перепахивали тропку к автобусам
и харчам, оставляя вместо нее особо крупные, вздыбленные ломти глины. И снова
садоводы со смиренными ругательствами протаптывали привычную дорогу на Большую
землю. Ныне тропа, шириной в двадцать-тридцать сантиметров, была вытоптана еще
плохо, и ход путника по ней затрудняли то колдобины, то так и не размятые куски
глины без дерна. Ковригину же казалось, что тропинка полита растопленным мылом,
причем не самым ароматным.
Впрочем, Ковригину скользить по дороге в палатку приходилось не
впервой (были случаи, он падал, возвращался на дачу с измазанными штанами, но с
полными сумками). И теперь он мог позволить себе не смотреть под ноги.
А смотрел он в дали. В детстве каждое лето он подолгу гостил у
родственников в Яхроме, там же и на станции «Турист» пионерствовал в лагерях.
Позже в разъездах по стране и в землях чужих подтвердилось его пристрастие к
просторам и приволью. Даже в Яхроме, от Андреевской церкви Кампорези на «горе»
(высоте, говорилось во фронтовых мемуарах), были видны другие высоты
Клино-Дмитровской гряды, долина (бывшая – реки Яхромы) нынче – канала, с белыми
пароходами вдали и рядом, внизу, у шлюза, и город Дмитров, миривший князей
восемьсот лет назад. При этих видах в душе отрока Ковригина возникали восторги,
упоение земными далями и тайнами, упоение и собственным пребыванием в диве
дивном и в мироздании вообще. Взрослый Ковригин называл эти состояния пафосными,
радостными повизгиваниями щенка, марши при этих повизгиваниях следовало бы
исполнять. Скажем, марш Фанагорийского полка. Просто созревал в отроке мужчина,
отсюда и все его томления, да еще и при виде приволий. Впрочем, мысли взрослого
Ковригина сейчас же и слоились… Вот когда он восьмиклассником в сумерках стоял
один у дома тетки на вершине Красной горы, напротив горы Андреевской, а на той
стороне канала на стадионной танцплощадке звучала музыка, помимо роков и твистов
все эти «Мне бесконечно жаль…», «Я возвращаю вам портрет…», вот тогда и
случались с ним эротические томления (или смущения?), в них были и тоска, и
сладость, и предчувствие любви и её мерзостей, конечно, и фантазии возникали,
известно какие… Но и тут для всего будто бы необходим был простор…
Подольские или лопасненские землеустроители отвели поселку
Ковригиных место возле упомянутых уже пашен, сползавшее от них густым березняком
с сосенками и дубками к угрюмому оврагу. Здесь вполне могли резвиться кикиморы,
а лешему ничего не стоило с играми и со страшными голосами уводить Мизгиря,
одуревшего от любви, в сущности, к сосульке, в погибельные дебри. И овраг, пусть
и при светлых дубах на южном берегу, кривясь боками, полз от деревни Леонихи к
Троицкому мрачный и неприветливо-дурной. Возможно, когда-то здесь текла речка
притоком к обмелевшей нынче Рожайке. В Троицком триста лет назад на
всхолмленности над оврагом была поставлена каменная церковь (Ковригин
зарисовывал ее наличники с элементами нарышкинского барокко), заменившая церковь
деревянную. По предположениям Ковригина, Троицкому было не менее семи веков, и
изначальную церковь села воздвигали именно над рекой. Потерявший воду и,
главное, живое течение её, овраг и приобрел дурной нрав.
Ко всему прочему родители Ковригина по жребию получили затененный
участок с невырубленными березами, а с запада к общему забору подступала еще и
теснота сосновых посадок, в которых в шесть вечера утопало солнце. Поначалу
Ковригин участок невзлюбил. Замкнутое пространство, сырое весной и осенью,
вершинами берез, а потом – и яблонь, слив, вишен и не способных угостить своими
плодами груш отделявшее себя от неба, угнетало Ковригина. Но потом он привык к
участку стариков. К тому же здесь он работал. Отдохнуть можно было и на море.
Милы ему стали и леса вокруг – до поры до времени грибные, «лопасненский ареал
белых». Потом Ковригин по иному взглянул и на унылые для него поначалу плоскости
ближайших полей. Потихоньку открылись для него увалы пашен, уходящие далеко к
северу, к темно-плотным всхолмьям, возможно, хвойных лесов, извилины ивняка,
вцепившегося во влажные берега Рожайки, петлявшей мимо села Мещерского в сторону
старшей сестрицы Пахры. Даже холодно-серебристые башни электропередач здешним
видам не мешали. Хотя, пожалуй, и мешали. А с асфальта шоссе Ковригин без
раздражения рассматривал цветные и неближние строения села Мещерского, куда, как
писали, заезжал переписчиком населения Лев Николаевич Толстой. И движение
автомобилей самых разнообразных форм и окрасок в солнечные дни занимало
созерцателя Ковригина, из неспешных букашек на повороте в Троицкое они
превращались вблизи него в ревущих монстров…
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону:
32-23-53.
Комментариев нет:
Отправить комментарий