В мае восемьдесят восьмого года я закончил седьмой класс, сдал на
четверку экзамен по алгебре и навсегда простился с родной школой. С сентября
меня ждал другой город и новая неизвестная жизнь. Родители после долгих уговоров
разрешили мне провести летние каникулы у бабушки в уютном маленьком
Краснославске, где так счастливо и быстротечно прошло мое детство.
Нашу огромную краснославскую квартиру в тихом кирпичном центре
родители поменяли на двушку в панельном доме на окраине промышленного
мегаполиса. Там мне предстояло закончить десять классов и поступить в институт.
В любом случае считалось, что в крупном городе у меня больше перспектив, чем в
провинциальном Краснославске, где даже нет высших учебных заведений, а только
техникумы.
В начале июня мы всей семьей по путевке съездили на Черное море,
потом вторую половину отпуска родители обживали новое место, чтобы в июле
приступить к работе. Отца взяли инженером на военно-ремонтный завод, а мама
устроилась экономистом в финансовый отдел коксохимического института.
Как же я горевал, что мне приходится покинуть Краснославск. Здесь
оставались мои школьные и дворовые товарищи, казавшиеся мне самыми
замечательными и верными, точно из фильмов про пионерскую дружбу. Каждый день я
выжимал до последней минуты. С утра до вечера мы гоняли мяч на школьном
стадионе, а затем всей компанией шли купаться на озеро или же велосипедной
эскадрильей мчались за двадцать километров на реку Ильму ловить рыбу, жгли
высокие, до звезд, костры, пекли картошку, и я говорил ребятам, что не забуду их
и обязательно приеду погостить на следующий год.
За каких-то три летних месяца из невысокого плотного мальчика я
вдруг превратился в крепкого приземистого паренька. Это произошло во многом
благодаря тому, что каждый день мы собирались у турника и играли в «прогрессию».
Суть игры состояла в том, что заранее оговаривалось максимальное число
подтягиваний — допустим, десять, и мы по очереди подходили к турнику — сначала
выполнялось одно повторение, потом два, три, четыре и так до десяти. Это когда
заявлялась только прогрессия «наверх». Обычно устраивали полную «прогрессию» —
вверх и вниз. Так было куда сложнее, ведь если посчитать количество повторений,
то полная прогрессия «на десять» включала сто подъемов, а это было уже немало.
Мы играли все лето, и к концу августа я легко справлялся с прогрессией «на
пятнадцать», причем наверх и вниз, а за один подход легко подтягивался до
тридцати раз. Дома я с удивлением рассматривал в зеркале свое внезапно
повзрослевшее тело с небольшими, но очень рельефными мускулами, какие бывают у
гимнастов.
Двадцать шестого августа нагрянул отец, погостил денек у бабушки и
забрал меня. Бабушка проводила нас на поезд, и я расстался с Краснославском.
Ехали мы около суток, по дороге отец рассказывал мне, как славно мы заживем в
большом городе, где есть метро и оперный театр.
Город, в котором мне предстояло жить, в десятки раз превосходил
уютный зеленый Краснославск, но величина его была какая-то раздутая и в основном
достигалась за счет бесконечных многоэтажных районов, тянущихся на долгие
километры. Наверное, с высоты эти двенадцати- или девятиэтажные дома напоминали
воткнутые в землю надгробья, одинаковые, как на братских могилах. Даже само
название «спальный район» лишь усиливало ощущение какой-то коллективной
усыпальницы. Повсюду стоял удушливо-сладковатый запах жженой резины и мазута,
словно умер неодушевленный предмет, какой-нибудь гигантский механизм с дизельным
сердцем.
Наша квартира была уже вполне обустроенной, хотя и совершенно
чужой. Родные с детства краснославские вещи: диваны, стулья, лампы, шкафы —
походили на палестинских беженцев, точно говорящие чашки и утюги из мультика про
неопрятную тетку Федору. Мне отдали меньшую комнату, а родители поселились в
гостиной.
Первого сентября я пошел в новую школу. Одноклассники приняли меня
холодно. Хотя как еще они должны были принять новичка? Я был маленького роста и
по меркам девчонок не особо симпатичным. Кроме того, я был с лета коротко
подстрижен и на общешкольной линейке первого сентября краем уха расслышал, как
кто-то из моих рослых вихрастых одноклассников под общий смех шепнул, что я
похож на детдомовского. Вдобавок на мне была синяя школьная форма, а все были
одеты в нормальную модную одежду. Я решил не реагировать на насмешки и
познакомиться с теми, кто выглядел не особо заносчивым, поговорить, но никто не
проявил ко мне интереса, а сам я не привык навязываться.
Первым был урок истории. Я занял свободное место на предпоследней
парте. Соседа у меня не оказалось. От навалившегося одиночества мне сделалось
немного тоскливо, но я успокаивал себя тем, что уже к концу четверти все
разберутся, что я нормальный хороший человек, и у меня появятся приятели.
На уроках я заинтересовал всех только своим именем — Герман.
Каждый учитель во время переклички сообщал: «Какое у тебя редкое имя», а я кивал
и старался не обращать внимания на ироничные взгляды одноклассников, мол, надо
же, как его назвали — Германом.
В тот же вечер я подрался, и это была первая серьезная драка в
моей жизни. Получилось это так. Мама вечером попросила меня сходить за хлебом в
универсам. С двумя батонами в пакете я возвращался к дому и с грустью вспоминал
маленькую «Булочную» в Краснославске. Все было чужим: бесконечные одинаковые
высотки, лобастые троллейбусы, с грохотом теряющие рога на поворотах, прохожие,
которые не говорят, а кричат. В Краснославске вдоль улиц росли липы и каштаны, а
здесь лишь тополя. И урны были не такие, как в Краснославске, не чугунные
чаши-мортиры, а просто облупленные бетонные бочонки. В автоматах с газировкой не
было стаканов. Даже пирожок, купленный в передвижном лотке, в тон враждебному
городу оказался холодным, жестким и невкусным, и обернули его коротким обрывком
кассовой ленты, на которой проступили жирные пятна, схожие с водяными ленинскими
профилями, какие бывают на крупных купюрах.
Возле подъезда ко мне обратился какой-то подросток моих лет —
может, на год младше. Я сразу попался на удочку его лживого дружелюбия. Он
представился кличкой «Шева», сказал, что живет в соседнем доме, спросил:
«Недавно приехал сюда?» — и я ответил, что три дня назад. Он оживился и заявил,
что хочет познакомить меня с остальными ребятами. Как я узнал позже, понятие
«наш двор» составляли пять соседствующих девятиэтажек. И мы двинули с Шевой
куда-то за гаражи. Я не чувствовал никакого подвоха и всю дорогу откровенно
трепался с простоватым на вид Шевой о Краснославске.
Через несколько минут мы пришли к задворкам гаражного городка. На
расставленных полукругом ящиках и бетонных брусках сидели обещанные Шевой
«ребята». Их было человек восемь или десять, двум самым старшим было около
двадцати. Все курили, в ногах у старших стояли мутно-зеленые бутылки портвейна.
В мягкой черной земле виднелись следы прежних бутылок, похожие на отпечатки
лошадиных копыт. Всюду валялись окурки и битое стекло. Железные бока гаражей и
бетонные плиты забора, за которым начиналась стройка, покрывали похабные
надписи, буквы были широкими и лохматыми, точно их рисовали тряпкой или
шваброй. Чуть пахло мочой и бензином. Со стройки не доносилось ни звука, разве
что слышался ржавый скрип стального троса на подъемном кране.
— Новый, — сказал обществу Шева. — Говорит, только приехал.
— Как зовут? — спросил старший парень. Он был в жатом спортивном
костюме красного цвета и шлепанцах. И лицо у него было такое, словно он вспомнил
что-то смешное, но не хочет пока рассказывать. На крупной бульдожьей голове с
голубыми искорками прищуренных глаз несколько забавно смотрелись светлые, будто
чуть смоченные водой кудряшки. Безымянный палец левой руки украшал крупный
самоварного цвета перстень.
Я ответил: «Герман» — и по краснославской привычке хотел еще
прибавить, что так, к примеру, звали космонавта Титова, но не успел.
— Ну что это за имя?! — фыркнул темноволосый сосед кудрявого. Он
был в спортивных штанах с тремя белыми лампасами, синей майке со значком
«адидас», и на его ногах были кроссовки. Красивое лицо парня портил острый,
утюгом, подбородок. — А фамилия?
— Рымбаев.
— Чурка? — Он неприятно улыбнулся.
— И вовсе не чурка, — обиделся я. — Просто фамилия такая…
Восточная.
Фамилия «Рымбаев» досталась мне от маминого отчима, очень хорошего
человека, по словам родителей. Он женился на бабушке, когда маме было восемь
лет, относился к ней как к собственной дочери, и мама из уважения к дедушке
Рымбаеву в свое время взяла эту фамилию. У папы своя фамилия была Хлопик — в
общем-то смешная фамилия, что-то среднее между хлюпиком и клопиком, особенно
если учесть, что папа был невысокого роста, настоящий хлюпик-клопик, как и все
наше семейство. Детство и юность папа промучился с этим Хлопиком. Встретив маму,
он взял ее фамилию и стал Рымбаевым. При этом у нас в роду с обеих сторон были
только русские люди, и у меня, и у папы с мамой были светлые волосы и серые
глаза…
Мне еще не приходилось оправдываться за фамилию. Я уже думал, как
преподнести ребятам нашу семейную историю, так, чтобы не упоминалась стыдная
правда про Хлопика, но раньше меня пребольно ударили сзади ногой прямо в копчик.
Я нелепо вздернулся и схватился руками за ушиб, так и не выпустив пакет с
батонами.
— Сма-а-чный поджопничек! — сказал кто-то.
Пацаны заржали. Очевидно, я выглядел смешно и жалко с руками на
ушибленном копчике, с качающимся, как маятник, пакетом. Я обернулся и понял, что
бил Шева.
— О, Герман щас заплачет, — прыснули на ящиках.
— Ну че, сука?! — Шева глумливо оскалился. — Деньги сюда давай!
Остались после хлебушка?
В тот вечер я сам для себя выяснил несколько вещей. Во-первых, что
со мной так нельзя. И второе — я умею бить.
Бросив батоны на землю, я засадил кулаком Шеве в лицо. Мне
показалось, что я ударил хоть и несильно, но как-то твердо. Под кулаком
хрустнуло, словно раздавилось яйцо. Шева прижал ладони к носу, закрякал как
селезень и так, крякая, несколько раз быстро присел и встал, точно не мог без
этого справиться с болью. Между его сложенных корзиночкой пальцев уже
просочилась кровь. Едва Шева разжал ладони, она ручьем хлынула по подбородку на
футболку.
В драку бросилось сразу несколько человек. Я отбивался, как умел,
сыпал удары во все стороны, уворачивался. В меня даже толком не попали, только,
пытаясь схватить за рубашку, оборвали «с мясом» нагрудный карман.
В этот момент старший парень скомандовал:
— Разбежались!
— Лещ, — вкрадчиво запротестовал его сосед, — он же Шеве хобот
сломал.
— А Шева сам за себя отвечает, — возразил Лещ. — Э, мелкие, мне
два раза повторять? Я сказал, разбежались!
Меня тут же оставили в покое. Троица, дравшаяся со мной, выглядела
не лучше Шевы. У одного был разбит нос, у двух других заплыли глаза, алели пятна
на скулах. Я, честно говоря, не ожидал, что смогу так за себя постоять.
Лещ с интересом осмотрел меня:
— Прямо не Рымбаев, а какой-то Рэмбо карманный.
— Подкачанный хлопчик, — заметил сосед Леща. — Ты не обижайся,
Герман, — продолжал он радушным голосом. — Мы просто с тобой знакомились. Теперь
видим, что к нам во двор приехал нормальный пацан, а не бздо. Ты Герман, а я
Борман. Боксом, что ли, занимался, Герман? Выпьешь за знакомство? Давай, не
стесняйся…
Я хоть и был обижен приемом, согласился. До этого я никогда не
пробовал спиртного. Борман, протягивая мне бутылку, взобрался на бетонный брус.
Конечно же, я не разгадал этого маневра. Едва я приблизился, Борман вдруг резко
лягнул меня ногой поддых, быстро и хлестко, точно бил не ногой, а плеткой.
Острый нос его кроссовка, казалось, достал до позвоночника. Я захлебнулся
вдохом, согнулся, но все же не упал.
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный
вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по
адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону:
32-23-53.
Комментариев нет:
Отправить комментарий