Растущий месяц
Убийца пристально рассматривал тело своей жертвы:
откинутая в сторону рука еще подергивалась, а вытянутую ногу сводила
судорога. Он еще раз занес дубину, но, похоже, новый удар не требовался:
лежащий у его ног, без сомнений, умер, а слабые конвульсии –
всего-навсего остатки покинувшей тело жизни. Из-под расколотого черепа
растекалось густое, темно-красное пятно.
До этого момента полностью поглощенный своим делом,
преступник стал озираться. Надвигались сумерки. Кто притаился в
зарослях? Чьи глаза там сверкнули? Неужели кто-то видел? Или это
какой-нибудь зверь? Душегуб нерешительно двинулся по направлению к
кустам, однако неясный звук с противоположной стороны заставил его,
резко обернувшись, замахнуться дубиной, но, как оказалось, без
надобности.
Он подождал, окинул взглядом труп и решил, что его
следует спрятать. Неуклюже, все еще сжимая дубину, он откатил тело к
ближайшим зарослям. Времени укрыть его понадежнее не было. Но он оставит
эту грязную работу птицам и лесным тварям: их желудки спрячут тело
лучше всего.
Наполовину прикрыв тело листвой, убийца повернулся и,
воровато сутулясь, попятился прочь от места преступления. Он двигался на
цыпочках, словно опасаясь, что земля поглотит его… И вдруг замер.
Медленно-медленно он устремил взгляд вверх, все
отчетливее осознавая истину, до сих пор ускользавшую от него. Рыжая
борода его топорщилась. Над ним высился небосвод, глубокая, темнеющая
синева; все это время убийца искал не там. Его поза словно говорила:
«Если у меня есть враг, то он смотрит на меня сверху. В этот самый
момент. Пока я думал, что никто меня не видит, он наблюдал за мной. За
каждым моим движением. И даже хуже: он прочел каждую мою мысль и
заглянул в каждый уголок моего сердца. Он увидел мою лживость, мои
высокомерие и злобу». Убийца вжал голову в плечи, руки, сжимавшие
дубину, безвольно повисли.
Его охватил благоговейный ужас. Он обернулся и взглянул
на плохо скрытое свидетельство своего преступления. Он попытался
отбросить дубину, но рукоять словно прилипла к рукам. Тогда он
закрутился на месте, и с каждым разом круги становились все шире и шире.
Он метался, пока не рухнул на землю. Только тогда дубина выпала из его
обессилевших рук. Он закрыл лицо руками.
Что я наделал? Господи, спрячь меня от знания того, что я сотворил, от знания самого себя!
О, спрячь меня от Бога!
Но это не произвело должного эффекта. В этот момент Бог появился справа.
Лицо убийцы было закрыто руками, и он не сразу увидел
своего Создателя. Затем, поняв, что он не один, убийца взглянул украдкой
меж растопыренных пальцев.
Бог заговорил:
– Где брат твой?
Убийца с трудом поднялся на ноги, с изумлением глядя на
Бога. Его взгляд словно вопрошал: «Какой брат?» Но Всевидящий повторил
свой вопрос.
– Не знаю, – ответил убийца. – Разве сторож я брату моему?
– Что сделал ты? – спросил Бог.
Душегуб проследил взгляд Создателя, смотревшего в сторону зарослей, где лежало тело.
– Голос брата твоего Авеля взывает ко мне. Голос крови брата твоего взывает ко мне от земли.
Убийца ничего не сказал, лишь пал на колени. И едва
слова слетели с уст Господа, голова Каина резко подалась вперед, тело
неуклюже согнулось и лоб его уткнулся в землю.
– Теперь ты проклят самой землей, что разверзла свои
уста, дабы принять кровь брата твоего Авеля. Ты проклят средь людей,
Каин, и земля не будет тебе больше опорой. Отныне ты ей чужой.
Теперь Каин уже полностью распластался у ног Всевышнего.
Первоубийца, похоже, пытался обнять мать свою землю. Но Господь был
непреклонен.
– Будешь ты изгнанником и скитальцем в этом мире. Не будет тебе дома ни в одном месте.
– Все люди отвернутся от меня, – простонал растянувшийся на земле человек. – Все проклянут меня, и один убьет меня.
Он поднял голову, с мольбой глядя на Бога. Казалось, его
борода, ярко-рыжая, отметина Каина и Иуды Искариота, вобрала в себя
последние блики исчезающего света.
– Нет, – сказал Господь. – Ты обречен скитаться до конца
дней твоих, и ни один человек не сможет окончить их, прежде чем я решу.
Убившему Каина отмстится семикратно.
И в сгущающейся темноте Господь шагнул вперед, чтобы
отметить Каина печатью греха, дабы все люди знали, что он есть
первоубийца и что наказание его – лишь Бога право и ни одного человека.
Господь протянул свой большой палец, желая заклеймить лоб Каина.
И тут раздался чей-то грубый, издевательский гогот.
Он донесся до меня откуда-то слева. Прервавший свое
действие Бог заметно смутился. Темнота быстро сгущалась, и толпа
казалась сплошной массой форм и теней. Авансцена осталась без освещения.
Было ясно, что «Братья Пэрэдайз» намеревались добраться до конца своего
«Каина и Авеля», прежде чем ночь опустит свой занавес. И я сильно
сомневался, что у них при себе имеется лампа или факел. Они были
обычными, простыми ребятами, эти три актера, но тем не менее в своем
ремесле разбирались неплохо. Пэрэдайз, игравший Каина, к примеру,
прекрасно изобразил смесь яростного гнева и нечистой совести. Господь
Бог удался не хуже, хотя тут помогла внешность актера: у него были
длинная белая борода и угрюмые брови. И пока он вглядывался во мрак,
заполнявший рыночную площадь, гогот раздался снова, хриплый и совершенно
неуместный.
Вначале я подумал, что кому-то просто до смерти надоела
пьеса. Скажем, одному из зрителей опостылел заезженный библейский сюжет о
братоубийстве, и он с удовольствием бы станцевал сейчас жигу или
отмочил какую-нибудь непристойность. За лондонской публикой подобное,
конечно, водилось, но на то он и Лондон, а мы находились в провинции.
Тем временем толпа зашевелилась: кто-то протиснулся
прямо к временно возведенным подмосткам, залез на сцену и повернулся
лицом к публике. Господь Бог и Каин в каких позах были, в таких и
остались: один протягивал большой палец ко лбу другого, чтобы отметить
его печатью проклятия.
Я ждал, что же будет дальше, и поражался неискушенности
этой маленькой актерской труппы. Как они могли прекратить представление
из-за какого-то нахала, влезшего на сцену? Что ж они не объяснили
доходчиво этому типу, куда он лезет? Мы, актеры труппы лорд-камергера,
порой сталкиваемся с такими типами, которые уверены, что публика нашего
«Глобуса» предпочитает видеть на сцене их, а не актеров. Однако желающие
занять наше место на подмостках живо выпроваживаются кулаком, пинком
или крепким словом.
Здесь же, на рыночной площади, эти провинциальные актеры
просто остолбенели. Как и толпа, они ждали, что незваный гость будет
делать дальше. Даже актер, игравший убитого Авеля, перекатился со своего
места на край помоста, чтобы видеть происходящее. Джек Уилсон пихнул
меня локтем в бок, давая понять, что намечается отменное представление.
Субъект, стоявший посреди сцены, слегка шатаясь, извлек бутылку
откуда-то из складок одежды.
Я почувствовал укол разочарования. Человек, играющий
пьяного, может быть весьма забавным на сцене, но настоящий пьяный совсем
другое дело: чем крепче он верит в то, что разглагольствует о чем-то
важном, тем более он утомителен.
Поглядев на Бога, новоприбывший произнес:
– Это нещессно! Ты прзнаешь Авеля и его горелые
жертвопрношения, а Каина и его плоды ты не прзнаешь, – сказал человек,
грозясь Создателю бутылкой, зажатой в кулаке.
Белобородый Бог отступил на пару шагов. Авель вновь
поднялся на ноги; лицо его было измазано овечьей кровью для придания
пущей убедительности первому убийству. Все три актера – Бог, Каин и
Авель – выглядели оскорбленными. Возможно, я был не прав в своих
предположениях относительно их неискушенности. Скорее всего, привыкшие к
тому, что им внимают в почтительной тишине, они просто не были готовы к
какому-либо вмешательству в ход постановки.
– Плоды! – продекламировал пьяный, весьма невнятно да к
тому же брызжа слюной на тех, кому «посчастливилось» стоять слишком
близко к сцене. – Плоды он добывал щессно, в поте лица своего… Каин
прсстой земледелесс. Пощему Господь не увжает крессьян? Пощему он не
увжает Каина? – горестно вопрошал наш пьяница.
– Каин был убийцей, – прошипели слева от меня.
Слушатели разделились на согласных и несогласных. Теперь
это была просто толпа крестьян, собравшихся на рыночной площади.
Человеку со стороны они могли показаться скопищем неотесанных олухов и
грубиянов. Но, на мой взгляд, они охотно поощряли этого пьяницу в
надежде на занятное зрелище. За одно это по крайней мере достойные
уважения, они невероятно напоминали нашу лондонскую публику.
– Ввот што он делает. Когда нам нужн дощь, он пслает засуху. А когда мы ждем солнца… Шшто он пслает?
Он замолчал, будто ждал ответа. Когда же его не последовало, он отчеканил, разбрызгивая слюну по ближайшим рядам:
– Дощь-гррад-бурю!
К этому времени на площади стало совершенно темно. Я
ошибся насчет того, что актеры не припасли с собой ничего для освещения,
поскольку неожиданно несколько факелов вспыхнуло по краям сцены. Мне не
известно, кто их зажег и хотел ли он тем самым осветить происходящее.
Дымящиеся факелы испускали зловещий, колеблющийся свет над Каином,
Авелем и Богом, которые сбились в тревожную кучку.
Он не договорил, потому что Каин ударил его сзади. Тем
самым оружием, которым он убил своего брата в пьесе (хотя и не на самом
деле). И даже если это была не настоящая дубина, а бутафорская безделица
для сцены, все равно она весила достаточно, чтобы сбить с ног
крестьянина. Тот выронил бутылку, качнулся вперед и чуть не свалился с
помоста.
В темноте возникло движение.
– Оставь Тома в покое! – закричал кто-то.
– Он дело говорит!
– Ты получишь за Тома!
Впрочем, помощь пока не требовалась: выпрямившись, Том
отшагнул вправо и огляделся, пошатываясь, вокруг, будто не понимал, где
находится и как сюда попал. К прискорбию, вмешался Господь Бог.
Вероятно, не перенеся унижения, нанесенного словами крестьянина, он
выступил вперед и прижал большой палец ко лбу несчастного Тома, дабы
отметить его печатью падшего, погрязшего в грехе человека. Со своей
стороны Том был крайне несогласен с подобным обращением: он замахнулся
на Всевышнего кулаком, и едва братья Пэрэдайз навалились на
протестующего фермера, на сцене образовался настоящий кавардак. То и
дело раздавались звуки глухих ударов, вскрики и проклятия.
Толпа ждала этого момента, когда с благочестием драмы
было наконец покончено, момента, сулившего радости потасовки. Несколько
зевак взобрались на ходившую ходуном сцену и ввязались в драку. Все
происходило в кромешной темноте, не считая неровного света факелов.
Очень скоро в качестве оружия в ход пошел сценический реквизит: охапка
веток, изображавших кусты, где было спрятано тело Авеля, и камень из
парусины, за которым Господь ожидал своего выхода. Некоторые из тех, кто
еще не присоединился к всеобщему действу, определенно подумывали об
этом, в то время как остальные пытались оттащить их назад, и вокруг уже
развязывались драки поменьше.
Я потянул Джека за рукав.
– Нам пора, – сказал я.
Навидавшись стычек на улицах Лондона – с их пьяными
новичками и отставными ветеранами, утратившими сноровку, но знающими
толк в беспорядках такого рода, – я понимал, что лучшее место в шумной
драке – это быть подальше от нее.
– Давай подождем, посмотрим, что будет, – предложил Джек.
– Нет, Джек.
– Становится интересно!
– Нет, Джек, – повторил я, а потом добавил: – Здесь не
может произойти ничего интересного. Это безмозглая деревенщина. Только
посмотри на них. Хлеба и зрелищ, вот и все их интересы.
– О чем это ты толкуешь, приятель? – послышался хриплый голос справа.
– Да ничего особенного, – ответил я, отодвигаясь влево и предоставляя Джеку возможность поплатиться за свое любопытство.
Впрочем, всеобщая давка и непроглядный мрак сделали мое
отступление весьма затруднительным, и вот я почувствовал, как меня
схватили за шиворот.
– Повтори, что ты сказал! – послышалось за моим плечом.
– Сперва отпусти.
– Ну да, чтобы ты удрал. Так что ты там сказал?
Ворот больно сдавил мне горло. Меня обдало нетрезвым
дыханием этого джентльмена, и я подумал, что мы оба привлекаем излишнее
внимание тех, кто не очень интересовался происходящим на сцене.
– Что именно?
– О нас, деревенских.
– Что за надобность мне повторяться, если ты все слышал?
– Потому что – я – так – сказал!
Каждое слово крестьянин сопровождал грубым рывком за мой ворот взад-вперед.
– Отлично, – отозвался я, стараясь держаться с
достоинством, и уже собирался принести ему извинения, как меня посетила
одна глупая идея.
И если поначалу я желал убраться подальше от этой
суматохи на площади, то теперь чувствовал себя задетым. Почему бы его не
проучить, высказав все, что я думаю на самом деле?
Я сказал, что мы с другом окружены индивидуумами определенного сорта, а именно…
– Я покажу тебе, что именно, если ты не начнешь говорить по-английски!
– А именно болванами и сельскими дурнями!
Получив пинок коленом, я растянулся на мощенной камнями земле.
– Я еще не закончил… невоспитанными, невежественными…
Крестьянин принялся пинать меня ногами по ребрам.
Несколько свидетелей этой сцены присоединились к нему. Среди них были и
женщины, несомненно не меньше мужчин взбешенные клеветой по поводу их
деревенских нравов. И я думаю, если бы бившие меня не промахивались, в
темноте то и дело попадая друг в друга, все могло бы обернуться гораздо
хуже.
Впрочем, меня спасло то обстоятельство, что я актер (Ник
Ревилл к вашим услугам!), а актер обязан знать, как принимать удары на
сцене и в жизни. Однажды, когда у меня появилась небольшая роль в труппе
лорд-адмирала, я наблюдал за репетицией и упал с галерки театра «Роза»
прямо к ногам зрителей, занимавших дешевые нижние места. Все, чем я
поплатился, была пара синяков и бурные аплодисменты. А когда один актер
колотит другого на сцене дубиной или колет его мечом, вовсе не
подразумевается, что удары эти безобидны. Так что мне прекрасно
известно, что ключевой момент в подобных ситуациях – это быть уступчивым
и не предпринимать никаких ответных действий.
– Что – ты – теперь – скажешь? – услышал я сквозь звон в ушах.
Я не сказал ничего, только думал, что сталось с Джеком. Рот мой был полон крови.
Должно быть, этого молчания оказалось достаточно для
кучки моих истязателей, поскольку я почувствовал, что они расступились.
Кое-кто вообще поспешил покинуть место происшествия, видимо устыдившись
того, в чем принял участие, и желая избежать проблем. Это был мой шанс. Я
поднялся на ноги и, прихрамывая, поплелся прочь.
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону:
32-23-53
Открыть описание
Комментариев нет:
Отправить комментарий