1
Открыть описание
Как-то в полдень, в конце сентября 1955 года,
вскочив на товарняк в Лос-Анджелесе, я забрался в «гондолу» – открытый
полувагон и лег, подложив под голову рюкзак и закинув ногу на ногу,
созерцать облака, а поезд катился на север в сторону Санта-Барбары.
Поезд был местный, и я собирался провести ночь на пляже в Санта-Барбаре,
а потом поймать либо наутро следующий местный до Сан-Луис-Обиспо, либо в
семь вечера товарняк первого класса до самого Сан-Франциско. Где-то
возле Камарильо, где сходил с ума и лечился Чарли Паркер, мы ушли на
боковой путь, чтобы пропустить другой поезд; тут в мою гондолу забрался
щуплый старый бродяжка и, кажется, удивился, найдя там меня. Он молча
улегся в противоположном конце гондолы, лицом ко мне, подложив под
голову свою жалкую котомку. С грохотом проломился по главному пути
товарный на восток, дали свисток – сигнал к отправлению, и мы тронулись;
стало холодно, ветер с моря понес клочья тумана на теплые долины
побережья. После безуспешных попыток согреться, свернувшись и укутавшись
на студеном железном полу, мы с бродяжкой, каждый в своем конце вагона,
вскочили и принялись топать, прыгать и махать руками. Вскоре, в
каком-то пристанционном городишке, наш поезд опять ушел на боковой путь,
и я понял, что без пузыря токайского дальше сквозь холод и туман ехать
нельзя.
– Последишь за вещами, пока я сбегаю за бутылкой?
– Давай.
Я спрыгнул через борт, перебежал через шоссе 101 к
магазину и, кроме вина, купил еще хлеба и конфет. Бегом вернулся я к
своему товарняку, которому оставалось еще минут пятнадцать до
отправления. Было довольно тепло и солнечно, но день клонился к вечеру,
скоро похолодает. Бродяжка сидел в своем углу, скрестив ноги, над
скудной трапезой, состоящей из банки сардин. Я пожалел его, подошел и
сказал:
– Как насчет винца, согреться? А может, хочешь хлеба с сыром к своим сардинкам?
– Давай. – Он говорил кротким, тихим, как бы
глубоко запрятанным голоском, боясь или не желая обнаружиться. Сыр я
купил три дня назад в Мехико, перед длинным дешевым автобусным рейсом
через Закатекас – Дюранго – Чиуауа, две тысячи долгих миль до границы в
Эль-Пасо. Он поел хлеба с сыром и выпил вина, с наслаждением и
благодарностью. Я был рад. Я вспомнил строку из Алмазной Сутры: «Твори
благо, не думая о благотворительности, ибо благотворительность, в конце
концов, всего лишь слово». В те дни я был убежденным буддистом и
ревностно относился к тому, что считал религиозным служением. С тех пор я
стал лицемернее в своей болтовне, циничнее, вообще устал. Ибо стар стал
и равнодушен… Но тогда я искренне верил в благотворительность, доброту,
смирение, усердие, спокойное равновесие, мудрость и экстаз, и считал
себя древним бхикку в современной одежде, странствующим по свету (обычно
по огромной треугольной арке Нью-Йорк – Мехико – Сан-Франциско), дабы
повернуть колесо Истинного Смысла, или Дхармы, и заслужить себе будущее
Будды (Бодрствующего) и героя в Раю. Я еще не встретил Джефи Райдера,
это предстояло мне на следующей неделе, и ничего не слышал о бродягах
Дхармы, хотя сам я был тогда типичным бродягой Дхармы и считал себя
религиозным странником.
Старый бродяжка в гондоле подкрепил мою веру:
согрелся от вина, разговорился и наконец извлек клочок бумаги с молитвой
Святой Терезы, обещающей после смерти вернуться на землю с неба дождем
из роз, навсегда, для всех живых существ.
– Откуда это у тебя? – спросил я.
– Да вырезал из одного журнала в читальне, в Лос-Анджелесе, пару лет назад. Я всегда ношу ее в собой.
– И читаешь в товарняках?
– Каждый день почти. – Он был немногословен и не
стал распространяться насчет Святой Терезы, религии и собственной жизни.
Бывают такие маленькие, тихие бродяжки, на которых никто особенно не
обращает внимания, даже на скид-роу, в дешевом районе бедняков и бродяг,
не говоря уже о главной улице. Погонится за ним полицейский – он
припустит и исчезнет; и железнодорожная охрана в большом городе вряд ли
заметит, как он, маленький, прячется в траве и, хоронясь в тени,
вскакивает в товарный вагон. Когда я сказал ему, что следующей ночью
собираюсь пересесть на «Зиппер», первоклассный товарняк, он сказал:
– А, на «полночный призрак».
– Это вы так «Зиппер» называете?
– Ты, небось, работал тут на железной дороге.
– Да, тормозным кондуктором в «Саут Пасифик».
– Ну, а у нас, у бродяг, он называется «полночный
призрак»: сел в Лос-Анджелесе и до утра тебя не видно, пока не соскочишь
в Сан-Франциско, скорость будь здоров.
– Восемьдесят миль в час по прямой, папаша.
– Это да, только больно холодно на побережье, к северу от Гавиоти и мимо Серфа.
– Серф, точно, а потом горы к югу от Маргариты.
– Маргаритка, да, сколько раз я на этом призраке ездил, не сосчитать.
– Сколько лет дома-то не был?
– Не сосчитать. Вообще-то я из Огайо.
Но поезд тронулся, вновь задул холодный ветер с
туманом, и следующие полтора часа мы провели, изо всех сил стараясь не
замерзнуть. Я то сворачивался калачиком и медитировал на тепле, истинном
тепле Бога, пытаясь победить холод, то вскакивал, махал руками и
ногами, пел. Бродяжка был терпеливее, он просто лежал, погруженный в
горестные раздумья. Зубы мои стучали, губы посинели. Когда стемнело, мы с
облегчением увидели знакомый контур гор Санта-Барбары; скоро
остановимся и согреемся в теплой звездной ночи близ путей.
На перекрестке, спрыгнув из вагона, я распрощался с
маленьким бродягой Святой Терезы и, прихватив свои одеяла, пошел
ночевать на пляж, к подножию скалы, подальше от дороги, чтобы полиция не
вычислила и не увезла меня отсюда. Я жарил сосиски на свежесрезанных
заостренных палочках над углями большого костра, там же разогревал в
жарких красных ямках банку бобов и банку макарон с сыром, пил свое
давешнее вино и праздновал одну из чудеснейших ночей моей жизни. Забрел в
воду, окунулся, постоял, глядя в великолепное ночное небо, на вселенную
Авалокитешвары, вселенную десяти чудес, полную тьмы и алмазов, и
говорю: «Ну вот, Рэй, осталось совсем чуть-чуть. Все опять получилось».
Красота. В одних плавках, босиком, растрепанному, в красной тьме у
костра – петь, прихлебывать винцо, сплевывать, прыгать, бегать – вот это
жизнь. Свобода и одиночество в мягком песке пляжа, рядом вздыхает море,
и теплые девственные фаллопиевы звезды отражаются, мерцая, в спокойных
водах дальнего протока. А если банки так раскалились, что их голыми
руками не возьмешь, тут как нельзя лучше пригодятся старые
железнодорожные рукавицы. Пока еда остывает, я наслаждаюсь вином и
размышлениями. Сижу, скрестив ноги, на песке и думаю о своей жизни. Вот
была жизнь, ну и что? «Что ждет меня впереди?»
Но тут вино возбудило аппетит, и пришлось
наброситься на сосиски, скусывая их прямо с палочки, хрум-хрум, и
углубиться в содержимое двух вкусных банок при помощи старой походной
ложки, выуживая жирные куски свинины с бобами, или макароны с горячим
острым соусом и, может быть, щепоткой морского песка. «Интересно, –
думаю, – сколько песчинок на этом пляже? Наверно, столько же, сколько
звезд на небе!» (хрум-хрум); в таком случае, «Сколько же было людей, или
лучше, сколько было живых существ за эту меньшую часть безначального
времени? У-у, тут уж, наверно, придется сосчитать все песчинки на этом
пляже и на всех звездах небесных, в каждом из десяти тысяч великих
хиликосмов, это, значит, будет сколько же песчинок? никакая ЭВМ не
сосчитает, и счетная машина Берроуза тоже вряд ли, нет, ребята, я не
знаю» (глоток вина) «не знаю, но должно выйти не меньше пары раз по
надцать триллионов секстильонов неизвестное невозможное несчетное
количество роз, которыми Святая Тереза и тот славный старичок осыпают
сейчас твою голову, а также лилий».
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону:
32-23-53
Из аннотации:
ОтветитьУдалить"Бродяги Дхармы" – праздник глухих уголков, буддизма и сан-францисского поэтического возрождения, этап истории духовных поисков поколения, верившего в доброту и смирение, мудрость и экстаз".