Бэстолочь
Потом, как обычно, он ушел на кухню. Она, как обычно,
попросила его остаться и курить в комнате, но он, как обычно, не
послушал ее. Когда через несколько минут она вслед за ним пришла на
кухню, он сидел за столом на табуретке, прижавшись спиной к холодильнику
и запрокинув голову.
– Галкин, дай мне, пожалуйста, сигарету. У меня, оказывается, пустая пачка, – попросил он, сидя с запрокинутой головой.
– Ты же знаешь, я не курю, – ответила она.
– Я знаю, что ты не куришь. Но я хочу курить.
– Ну и хоти себе на здоровье, – сказала она и пошла в комнату.
Она всегда держала в доме сигареты. Потому что обычно, когда он приходил к ней, он находил в кармане пустую пачку.
Вернувшись, она протянула ему сигареты и, устроившись за столом напротив, молча смотрела, как он курит.
– Галкин, ты не представляешь себе, как мне с тобой
здорово! – сказал он, глядя не на нее, а в потолок, глубоко затягиваясь и
выпуская дым через ноздри. – Галкин! Ты нездешняя женщина!.. С тобой
ведь с ума сойти можно! – задумчиво произносил он в перерывах между
затяжками.
– Поставить чайник? Чай будешь пить? – спросила она.
– Просто кошмар какой-то! – ответил он.
Повернувшись на табуретке, она зажгла газ, поставила на
конфорку чайник, снова повернулась к столу, потом встала, подняла
чайник, помотала им из стороны в сторону, потом налила в него воды
из-под крана и поставила на огонь.
– Послушай, а твой жена… Что ты ей теперь скажешь?
– Как обычно: был на ночном дежурстве.
– И она поверит?
– Не знаю… Скорее всего – нет, не поверит.
Она засмеялась.
– Или я ей скажу, что был у любовницы. И тогда она
поверит, что я был на ночном дежурстве, – сказал он, оттолкнулся спиной
от холодильника, посмотрел на нее и тоже засмеялся.
– Какая же ты… бэстолочь! – улыбаясь, сказала она.
Она его так часто называла, иногда через «э» оборотное.
– Между прочим, она всё понимает, – улыбнулся он. – Она
прекрасно понимает, что если она вдруг станет пиявить меня вопросами, ей
самой только будет хуже… И потом она жалеет меня. Она очень добрый
человек и всё понимает.
– Не понимаю, как ты можешь с ней жить. Ведь ты ее совсем не любишь. Ты любишь меня.
– Очень люблю. В этом-то и кошмар!..
– Нет, Галкин, не поэтому, – погодя возразил он, хотя
она молчала. – Не из-за дочки… Она мне, между прочим, как-то пообещала,
что Сашка всегда будет моей.
Даже если я уйду… В любой момент, когда мне захочется, я могу видеться с девочкой, брать ее к себе. Она сказала, что никогда не уподобится тем женщинам, которые считают себя в праве лишать детей хороших отцов только потому, что отцам надоело жить с матерями…
Даже если я уйду… В любой момент, когда мне захочется, я могу видеться с девочкой, брать ее к себе. Она сказала, что никогда не уподобится тем женщинам, которые считают себя в праве лишать детей хороших отцов только потому, что отцам надоело жить с матерями…
– Да, от меня ты детей не дождешься.
– Ну сколько можно! – Лицо его болезненно скривилось. – Ты же знаешь, не из-за этого! Как тебе не стыдно!
– Стыдно. Стыдно. Но при всем моем желании и твоей любви к детям…
– Да замолчи ты! – закричал он на нее. – Причем здесь дети?! Чушь какая! Я же тебе объясняю!..
Он вдруг перестал кричать, и в наступившей тишине
загудел закипавший чайник. Она встала ногами на табуретку и принялась
поправлять шторы; они пребывали в полном порядке, плотно прилегая друг к
другу, и все петельки были на крючках.
– Мне тут недавно сон приснился. Очень занятный, –
говорила она, стоя на табуретке, а он сидел, опустив голову, и большими
пальцами массировал себе виски.
– Сон, говорю, приснился, – продолжала она. – Как будто
ты заболел и тебя на целых полгода упекли в больницу. А я, значит,
подкупила медсестер и раз в неделю приходила к тебе ночью. С тобой в
палате лежали еще двое каких-то мужчин. Один из них никак не мог
заснуть, все ворочался с боку на бок, кашлял, пил воду из стакана. А я,
как дурочка, сидела в коридоре и ждала, когда он наконец затихнет…
Он молчал, растирая себе виски, а она слезла с
табуретки, выключила газ под кипящим чайником, потянулась к мойке с
чашками, но вдруг резко обернулась, подсела к столу. Она взяла его за
подбородок, подняла его голову, заглянула ему в лицо.
– И ведь всё как наяву, – заговорила она. – До
мельчайших подробностей. До сих пор помню!.. Потрескавшуюся краску на
стене между двумя окнами. Ядовитый такой цвет… Помню, сбоку от двери,
слева… да, слева от входа в палату – плакат о вреде курения… Помню, как
каждые пять минут вскакивала, подходила к двери, прижималась к ней,
стараясь не дышать, и тогда слышала, как крутится на постели и скрипит
пружинами тот проклятый мужик, который никак не хотел заснуть… Всё
помню!
– А дальше… Дальше помнишь?
– Бэстолочь! Да ну тебя!
– Еще раз, пожалуйста.
– Что еще раз?
– Еще раз бестолочью назови.
– Бестолочь ты, – сказала она.
– Нет, не так.
– Ну бэ-э-столочь!.. Доволен?
– Спасибо, Галкин!
Достав из пачки вторую сигарету, он принялся разминать
ее между пальцами, а она поднялась, подошла к плите и стала заваривать
чай.
– Зря благодаришь, – сказала она, насыпая заварку в
фарфоровый чайник. – Я вот возьму сейчас и выставлю тебя. Убирайся к
своей жене. Пусть она называет тебя «бэстолочью». Пусть рожает детей.
Заваривает тебе чай. Беседует с тобой по ночам на кухне… Она добрая и
всё понимает. А я не хочу понимать!
Впрочем, всё это она произнесла беззлобно, безразличным тоном и не оборачиваясь.
– Никогда ты этого не сделаешь. – Он устало вздохнул.
– Это почему же?
– Потому что любишь меня, между прочим.
– Ну и что?
– Потому что я не могу без тебя.
– А мне-то какое дело!
– Потому что я от тебя все равно никуда не денусь. Даже если ты меня сейчас выгонишь. И ты это прекрасно знаешь.
Она поставила заварочный чайник на столик рядом с плитой, накрыв чайник полотенцем.
– Нет, Галкин, я не могу ее бросить, – сказал он немного
погодя. – И не из-за Сашки. Понимаешь… я люблю ее. По-своему. Как бы
тебе это объяснить?.. У нее ведь никого нет. Она совершенно одинока!
– Это она-то совершенно одинока?! Ах, несчастная
страдалица! А ребенок? А родители? Да пошел ты! Ей двадцать четыре года в
конце концов, а не тридцать пять, как мне!
– Не надо, Галкин. Ты же прекрасно знаешь: Сашка еще
маленькая. Она не помощь, а обуза… А родители у нее… Сама знаешь, какие у
нее с ними отношения!
– Как же! Хуже не придумаешь! То-то ее мамаша, когда их
любимая дочурка у тебя на шее повисла, а потом «залетела», даже
увидеться с тобой не пожелала, а прямиком к тебе на работу. До сих пор
ходишь на службе оплеванным! Но своего добилась! Сразу просекла, что с
бестолочью связалась, с христосиком, слюнтяем! – Это говорилось уже в
полный голос, с болью и с яростью. – Господи, как я иногда тебя
презираю! Разве ты мужчина?! Ты… Знаешь, кто ты..?
– Бэстолочь, – радостно произнес он и покорно вздохнул.
Ярость в ней тут же иссякла. Она поспешно отвернулась, чтобы не улыбнуться.
– Не надо, Галкин, – осторожно попросил он. – Ну сколько
можно! Она-то здесь при чем? Она ведь мать свою за это до сих пор
простить не может. А отца боится!
– А я, что, по-твоему, не одинока? Ведь у меня ни детей, ни родителей. У меня-то действительно никого нет на белом свете!
– У тебя есть я, – сказал он.
– Ты издеваешься? – спросила она почти испуганно.
– У тебя есть я, – тихо и виновато повторил он. – Ты
знаешь, я всегда тебя любил и буду любить. А у нее не может быть такой
уверенности.
– Ах вот оно что! Ловко, однако! – с издевкой произнесла она и поставила на стол две чайные чашки без блюдец.
– А я, между прочим, замуж собираюсь. Надо же как-то устраивать свою личную жизнь, – сообщила она. – Ты слышишь меня?
Он посмотрел на нее задумчиво.
– Да и потом – ты красивая. У тебя хорошая фигура,
длинные ноги, замечательные глаза – всё в тебе прекрасно. А она
невзрачненькая такая, коротконогая, сутуленькая… Она тебе по всем
статьям проигрывает.
– При чем здесь это?
– При том, что бросить сейчас ее и уйти к тебе – совсем нечестно, подло даже. Понимаешь?
– Понимаю, – вздохнула она и вдруг ласково добавила: – И вот от сострадания решил родить второго ребенка.
– Откуда ты знаешь?! – испугался он.
– Я всё про тебя знаю.
Он вскочил с табуретки, вышел в коридор, потом вернулся на кухню.
– Между прочим, я не собирался! И она не хотела! Но так получилось, и ее врачиха теперь настаивает…
– Тебе сколько ложек: две или три? – перебила она его, кладя ему в чай три ложки сахара. – Так ты слышал, что я собираюсь замуж?
Он снова вышел в коридор. На этот раз он пробыл там довольно долго, стоял возле вешалки и теребил пуговицы на своем плаще.
Потом радостный вбежал на кухню. Схватил ее за руки, поднял с табуретки, притянул к себе.
– Слушай, Галкин, – торопливо зашептал он ей на ухо. – У
меня только что родилась грандиозная идея! У моей жены в Сочи целый
дом. В нем жила ее бабка. Но бабка умерла, и дом теперь пустой. Давай
плюнем на всё и рванем в Сочи. А?! Ты представляешь, как будет здорово!
Вдвоем! В пустом доме! На берегу моря!
– Ну и бестолочь ты! – засмеялась она, обхватила его за шею.
– Нет, но почему сразу же бестолочь! – От возмущенно воскликнул он. – Я хочу быть с тобой!
Она вдруг резко оттолкнула его от себя, села за стол, взяла чашку с чаем.
– Самое смешное, – улыбнулась она, отхлебывая из
чашки, – что я действительно никогда не выйду замуж. Нет, не воображай
себе: кавалеров у меня хоть отбавляй, и многие из них с радостью женятся
на мне… Один из них по крайней мере… Но все они для меня… Кавалеры! Вот
именно. Понимаешь, пока они за мной просто ухаживают, приглашают меня в
театр, в ресторан, танцуют со мной, осторожно прижимая и с надеждой
заглядывая… Да, мне приятно. Я чувствую себя женщиной. Но стоит мне
только представить себе… Да нет, я даже представить не могу без
содрогания…
Он потянулся за сигаретой, стараясь не встречаться с ней
взглядом. Но она не смотрела в его сторону, прихлебывала чай маленькими
глотками, произносила фразу, прихлебывала и снова произносила
спокойным, удивительно безразличным тоном:
– Получается, что я ни разу не изменила тебе. А кто ты мне, спрашивается? Муж? Какой ты мне муж, когда ты женат на другой…
– Пойми, Галкин, – начал он совсем тихо, теребя в руках
сигарету и к чаю не притрагиваясь. – Я, честное слово, не виноват во
всей этой истории. Я тебе говорю, что ни я, ни она не хотели…
– Да заткнись ты! – вдруг закричала она и с такой силой
ударила ладонью по столу, что чай из его чашки выплеснулся на клеенку. –
Ты же все-таки из интеллигентной семьи! Я понимаю, ты всё мне привык
рассказывать! Но есть ведь какой-то предел, какие-то вещи…
Она перестала кричать так же неожиданно, как начала, и
продолжала отхлебывать из чашки маленькими глотками. Лицо у нее было
снова спокойным, а взгляд безразличным.
– Я просто хотел тебе… я хотел только объяснить… – Он тоже замолчал, не докончив.
– Ничего мне не надо объяснять, – сказала она, – допив
чай и снова наполнив чашку, на этот раз одной заваркой. – Зачем? Что
вообще может объяснить мужчина?! А тем более такая бестолочь, как ты.
Разве ты что-нибудь понимаешь в своей жизни? Минуточку! Теперь я тебе
объясняю… Как ты, женатый мужчина, спутался с этой девчонкой, тут всё
ясно. Девять месяцев без меня. Одиночество. Чужая страна. Чужие люди. И
вдруг встречается тоже одинокая. Наша, отечественная, слава тебе
господи! Хоть не красавица и тоже в общем-то чужая, но зато
двадцатилетняя… А главное – девять месяцев одиночества!.. Потом ее
высылают почти следом за тобой, на год раньше срока. Действительно, кому
в советском посольстве нужна беременная машинистка?!
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке
вы можете по телефону:
32-23-53.
Открыть описание
Из аннотации:
ОтветитьУдалить"В этот сборник вошли такие произведения Юрия Вяземского, как «Бэстолочь», «Пушки привезли», «Прокол», «Дом на углу Дельфинии», «Банда справедливости» и «Но березы в чем виноваты!"