Всем, кого люблю и помню, – с благодарностью
Предисловие
У меня есть два одинаково заманчивых варианта
начала, и я мучительно колеблюсь, какой из них предпочесть. Первый из
них наверняка одобрил бы Чехов:Проезжая по России, мне попала в рот вульгарная инфекция.
Вариант второй попахивает детективом и имеет аромат интриги:
Уже семь дней во рту у меня не было ни капли.
Так как начало это – чисто дневниковое, а я как
раз собрался имитировать дневник, то я и выбрал вариант второй. Ничуть
не отвергая первый. Итак.
Уже семь дней во рту у меня не было ни капли. Речь
идет об алкоголе, разумеется, с водой у меня было все в порядке. Но
выпивка была строжайше мне запрещена, я принимал антибиотики и от
надежды, что они помогут, стойко переносил мучения целодневной
трезвости. Дело в том, что, проезжая по России, мне попала в рот
вульгарная инфекция. В городе Ижевске я почувствовал первую, еще
терпимую боль во рту и попытался по привычке отпугнуть ее куриным
бульоном. Это ведь средство универсально целебное, еврей рифмуется с
курицей ничуть не хуже, чем со скрипкой. Но не помогло. В Перми боль
стала невыносимой. Все ткани рта пылали этой болью, ночью я не спал ни
минуты, хотя съел горсть каких-то болеутоляющих таблеток, погрузивших
меня в полуобморочную отключку. Утром отыскался некий специальный врач,
состоявший при опере, – я даже не знал, что существуют такие узкие
специалисты. Он-то мне и сообщил, что это некая вульгарная инфекция, с
которой надо бороться долго и вдумчиво, а голосовые связки он поддержит
мне какой-то травяной блокадой и выступать я вечером смогу. И голос у
меня действительно возник, а про выражение лица я два часа старался
просто не думать. Думал я про Муция Сцеволу и про несравненную выгоду
своей ситуации – и гонорар я получал, и еще мог на исцеление надеяться.
В Москве я сразу разыскал большую
стоматологическую клинику. Кто-то вбухал много денег в роскошное
новешенькое оборудование; на туфли пациента надевался пластиковый пакет,
секретарши работали на компьютерах и улыбались, вас увидев. Первое
посещение стоило довольно дорого, поэтому там было пусто. Усадив меня в
удобнейшее кресло и слегка немедля опрокинув, чтобы сам не вылез, три
стосковавшихся врача окружили его, глядя мне в рот, как золотоискатели –
в промывочный лоток.
– Пять передних нижних надо вырвать сразу, – с нежностью сказала моложавая блондинка сильно средних лет.
– Мы вам вживим в десну полоску стали, – пояснила с той же нежностью блондинка помоложе, – а на нее навинтим новенькие зубики.
– А я бы перед тем, как вырвать, ультразвуком их
почистила, – мечтательно сказала первая. Но засмеяться я не мог.
Блондинка помоложе улыбнулась. И коллегиально, и конфузливо.
– Сперва надо разрезать очаг воспаления, – сказал
худой мужчина в толстом свитере, бестактно оборвав мечты и звуки. –
Идемте в мой кабинет.
Неловко уползая с комфортабельного полуложа, я
благодарственно и виновато улыбнулся двум разочарованным коллегам.
Моложавая и помоложе смотрели мне вслед, не оставляя надежды. Как две
лисы – на упорхнувшую птичку.
Я уселся в кресло, стараясь не смотреть в сторону
шкафчика с аккуратно разложенными пыточными инструментами. Хирург
неторопливо надевал халат. Бедняга, он уже уверен был, что я не
ускользну.
– Но завтра я не работаю, – растерянно возразил
молодой энтузиаст. Меня восхитила его римская прямота, но улыбаться было
очень больно.
– Потерплю до послезавтра, – согласился я. – Какие-нибудь дайте мне антибиотики покруче.
Температура накануне у меня была – тридцать
девять. А уже назавтра – тридцать восемь. И таблетки, утоляющие боль,
немедля стали помогать. Я знал, что страх перед хирургическими
инструментами весьма целебен моей трусливой натуре, но что настолько –
не предполагал. Через неделю все прошло. Осталась только легкая
неловкость перед юным эскулапом, понапрасну меня ждавшим с острым
скальпелем в руках, и восхитительная жажда выпить.
После такого перерыва нету ничего прекраснее
холодной водки, а плоть соленого груздя повергла меня в острое
блаженство. Я аж засмеялся от нахлынувшего чувства возвращенной жизни. И
немедля вспомнил чью-то замечательную мысль о том, что если человек
действительно хочет жить, то медицина тут бессильна. Снова мог я
выпивать и путешествовать.
Кем я хочу стать, когда вырасту, я осознал
довольно поздно – шел уже к концу седьмой десяток лет. Но все совпало: я
всю жизнь хотел, как оказалось, быть старым бездельником и получать
пособие на пропитание, не ударяя палец о палец. У старости, однако,
выявилась грустная особенность: семь раз отмерив, резать уже не хочется.
Поэтому за книгу принимался я не раз, однако же, прикинув главы,
остывал и все забрасывал. Правильно сказал когда-то неизвестный древний
грек: старость – это убыль одушевленности. Остатков, что питали мой
кураж, на книгу ощутимо не хватало. Пока судьба не подарила мне запевку
столь достойную, что больше я увиливать не мог. Раз ты уж начал, – как
шепнула мне в далекой юности одна подруга. (Дивная была светловолосая
девчушка. В молодости ведь евреи любят блондинок, ибо еще надеются
слиться с русским народом.) И я сел писать воспоминания.
Две тысячи четвертый год был юбилейным у меня.
Точнее, трижды юбилейным. Двадцать пять лет, как посадили, двадцать –
как выпустили, и пятнадцать лет на сцене. И отменный получил я в этот
год подарок. Я давно уже прознал, что некая в Одессе существует фраза,
даже знал, к кому бывали те слова обращены, и теплил тайную мечту, что я
когда-нибудь услышу это сам. И точно в юбилей сбылась моя мечта. Я шел
по Дерибасовской, и возле парка, где стоят художники, меня чуть обогнал
некрупный лысый человек лет сорока. Он оглянулся на меня, помедлил бег и
вежливо спросил:
– Я извиняюсь, вы Губерман или просто гуляете?
Как я был счастлив! И теперь рассказываю это на
своем почти что каждом выступлении. На сцене вообще ужасно тянет
хвастаться. Однако попадаются истории, которые язык не повернется вслух
пересказать, а письменно – гораздо легче. Не такое от моих коллег
терпела беззащитная бумага. В тот же мой приезд в Одессу после интервью
на телевидении меня уже на улице догнал мальчонка-осветитель.
– Я все сомневался, не обидитесь ли вы, – сказал он мне, – но я хочу вам рассказать. Я сам украинец, поэтому и сомневался…
Я молча слушал. У него был дядя, но недавно умер.
Дядя этот всю свою жизнь проплавал на торговых кораблях, но это было в
нем не главное. А главное – что дядя был антисемитом, и не просто по
природе, инстинктивным, нет, осознанно евреев не любил за их умение
обманывать и надувать. Как видно, по торговой контрабандной части
сталкиваясь с этим, я в детали не вдавался. И еще любил стихи покойный
дядя, часто их читая наизусть на каждой пьянке. А до смерти незадолго он
позвал племянника и наказал ему не доверять евреям. Верить можно только
трем из них, сказал он мальчику. Христу, который проповедовал, что Бог –
это любовь, Спинозе, который говорил, что Бога нет, и Губерману,
который написал, что Бог на свете есть, но от людей Он отвернулся.
– Извините, если я вас чем обидел, – мальчик явно был смущен.
Я ошарашенно сказал, что мне такое слышать очень лестно.
– Только вы к евреям так не относитесь, – попросил я глупо и растерянно.
– Да что вы, – возразил мне мальчик.
И вернулся к осветительным приборам.
Мне даже письменно слегка неловко приводить сейчас
эту историю, но только есть в ней нечто и помимо хвастовства. То, что
относится к загадочности нашего рассудка. Был наверняка ведь этот дядя
прост, как правда: плавал, воровал, обманывал таможню и клиентов,
по-моряцки крепко выпивал и не любил евреев, что естественно. Однако же –
читал и думал. Тут бы что-нибудь высокое и вдумчивое надо написать – о
духе и мышлении народном и про тайности душевного устройства, только на
такое у меня рука не поднимается.
К тому же время на дворе – год Петуха. А значит,
можно клекотать, и крыльями махать, и кукарекать. Так что хвастаться еще
не раз я буду. Хитроумно заворачивая это в будто бы насмешку над собой
или глубокое о жизни размышление. Не лыком шиты. Я все время помню, что
сказал Вильям Шекспир какому-то хвастливому актеру: учитесь скромности у
своего дарования. Возможно, это некогда Эсхил еще сказал (в беседе с
Эмпедоклом), но главное – завет, а не сомнительное авторство.
Как-то в киевской газете написала журналистка про
меня такие лестные слова, что лучших мне уже не встретилось нигде. Зря,
дескать, все считают Губермана грубияном и невеждой в смысле воспитания:
мы вышли из гостиницы с еще одной знакомой, он нас провожал, а в городе
был страшный гололед. И Губерман все время оборачивался к нам и говорил
заботливо: «Поосторожней, девушки, не ебнитесь!»
В том же юбилейном году мне улыбнулась и еще одна
польстительная радость. Я был приглашен на всеамериканский слет
авторской песни. Собираются они раз в год (а то и дважды) в
Пенсильвании, в огромном парке, приспособленном для массовых гуляний
(это я о том, что всюду туалеты и полным-полно столов для пирования).
Две тысячи отменно молодых людей туда съезжаются со всей Америки. И
сотни, соответственно, машин, и вдоволь места для парковки. Ставятся
палатки, и вокруг огромного костра вершится торжество сохранного и в
памяти, и в душах русского языка. Все молодые эти люди – уже полные
американцы, преуспевшие в своих профессиях, вписавшиеся в жизнь страны и
интересами ее живущие, но песни прежней жизни их не оставляют. А
компании – кучкуются по городам. И возле каждого стола (их несколько
десятков) по-российски выпивают и поют. Я изумлен был, восхищен и
донельзя растроган этим слетом. А такой ведь и в Израиле творится
ежегодно, и уже в Швейцарии на горном склоне где-то стали учиняться эти
песенные праздники. В несчетный раз испытывал я гордость за язык
великий. А меж тем – нечаянная радость ожидала меня в этом парке. Раньше
никогда я не был здесь, и вдруг мне рассказали, что на прошлом слете
ошивался по тропинкам парка некий юноша, который клеил приглянувшихся
ему девиц на удочку простую и, как хочется мне думать, эффективную: он
представлялся Губерманом Игорем. И предлагал пройтись, чтоб
познакомиться поближе. Очень был я счастлив, это услыхав. И горько
сожалел, что не узнаю никогда, насколько был успешлив этот самозванец. Я
желал удачи сукиному сыну: на меня ведь падал дивный отблеск в каждом
случае его успеха. А небось, он и стишки талдычил наизусть, я по гордыне
идиотской так и в молодости никогда не делал, полагая прозаические чары
более достойным инструментом. Я бы с удовольствием с ним повидался, ибо
никаких претензий – только благодарность (смешанную с завистью)
испытываю я к нему.
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке
вы можете по телефону:
32-23-53.
Открыть описание
Из аннотации:
ОтветитьУдалить"Новая, загадочная, грустная и смешная книга Игоря Губермана".