И представляем вашему вниманию книги И. Сахновского, имеющиеся в фондах нашей библиотеки.
Героя повествования с нелепой фамилией Безукладников стукнуло электричеством, но он выжил, приобретя сумасшедшую способность получать ответы на любые вопросы, которые ему вздумается задать. Он стал человеком, который знает всё.
Безукладников знает про всё, до того как оно случится, и, морщась от скуки, позволяет суперагентам крошить друг друга, легко ускользая в свое пространство существования. Потому как осознал, что он имеет право на персональное, неподотчетное никому и полностью автономное внутреннее пространство, и поэтому может не делиться с человечеством своим даром, какую бы общую ценность он ни представлял, и не пытаться спасать мир ради собственного и личного. Вот такой современный безобидный эгоист — непроходимый ботаник Безукладников.
Изящная притча Сахновского написана неторопливо, лаконично, ёмко, интеллектуально и иронично, в ней вы найдёте всё — и сарказм, и лиризм, и философию.
«Нелегальный рассказ о любви» – это тонкие, изящные, остроумные рассказы и роман о том, к чему читатель никогда не теряет интерес, – об отношениях женщин и мужчин. По словам Людмилы Улицкой, у Сахновского «есть редкий дар описывать то, что не лежит на поверхости, но составляет летучую сущность происходящего».
Игорь Сахновский – первый лауреат «Русского Декамерона» за цикл рассказов. Его произведения вошли в шорт-листы премий «Национальный бестселлер», «Большая книга», «Русский Букер».
Аннотация
«Заговор ангелов» – новый роман Игоря Сахновского. Роман мог бы показаться мистическим, если бы не был так насыщен невыдуманными событиями.
Фамильная легенда гласит: загадочная женщина, исчезнувшая два века назад, по сей день является мужчинам и кардинально меняет их судьбы. У героев постепенно возникает ощущение: все, что однажды случилось, лишь притворяется мифом, но повторяется вновь и вновь…
Игорь Сахновский Человек, который знал все
Часть первая
Глава первая СТАРОВАТЫЙ ЮНОША
Денег не было ни на что, даже на сигареты. Нет, он,
конечно, мог спуститься со своего четвертого этажа к ночному киоску — в
трех шагах от подъезда — и купить у заспанной девушки самые дешевые, без
фильтра, которые неизбежно вызывали у него изжогу и тошноту. Пачка
более дорогого курева посягала на две завтрашние трамвайные поездки.
«Назло кондуктору пойду пешком», — ему оставалось только иронизировать
над собственной бедностью.
С тех пор как от Александра Платоновича
Безукладникова ушла жена Ирина, потребности в покупках сузились до
воробьиных размеров. Он слегка гордился, что ему так мало нужно, видя в
этом лучшее доказательство независимости. Ему нравился рассказ о
Диогене, к которому заявился царь Македонии, чтоб исполнить любую
прихоть нищего. Та еще была картинка — на все времена. Легендарный бомж
загорает лежа на песке, и без того прокопченный до черноты. Покоритель
мира приближается с огромной свитой, во всем божественном блеске,
нависает, как облако, дарит пару лестных фраз и наконец предлагает:
«Выполню любое желание!» Диоген, привстав неохотно, цедит через губу:
«Одна большая просьба — отойди в сторонку, солнце не заслоняй». Пляжник,
одним словом. Любопытный финальный кадр: выражение лица Александра
Македонского, когда он уходит восвояси…
Зарплаты младшего научного сотрудника, пусть убогой,
все-таки хватало бы на существование — если бы платили в срок. Об этом
уже никто и не мечтал. Все мечтали о новой работе или, на худой конец, о
халтурах. Ради самого тощего приработка были готовы срываться с места и
нестись хоть в другой конец города, хоть на край света. Раньше казалось
— в крайнем случае всегда можно пойти рабочим на завод. Заводы,
знаменитые своей пролетарской несокрушимостью, первыми впали в
хроническую дистрофию.
Когда прямо из голодного асфальта стали
проклевываться ларьки с невиданными прежде бутылками и лакомствами,
Безукладников совершил попытку внедрения. Люди, засевшие в окошках, по
ту сторону зарешеченных витрин в обрамлении цветных ликеров, индийских
бус, шоколадных трюфелей, выглядели редкими счастливцами, сумевшими
чудом проникнуть в этот рождественский, елочный рай, где нужда
побеждена, как черная оспа.
Он, может, не обратил бы внимания на бумажку с объявлением:
«Требуется ночной продавец», если бы не вздохи Ирины
насчет порванных зимних сапог, купленных еще при царе Горохе, — их
дважды носили в починку. Но та же Ирина его как могла отговаривала,
вплоть до ссоры, — он все-таки пошел, отдал свой паспорт Руслану,
пухлому мальчику с боксерским загривком, и отправился в ночную смену,
снабженный пакетиком Ирининых бутербродов.
Для начала райской планиды потребовался скрупулезный
пересчет сокровищ, загромождающих конуру киоска. Это называлось приемом
товара. «Считай-считай! Жвачек — двести семьдесят три». — Дневная
продавщица Анжела, сдавая смену, оранжево накрасила губы и, не
стесняясь, подтянула черные колготки. Перед уходом успела похвастаться:
«Сейчас пойдем с девчонками сухонького накатим». Потом заехал Руслан за
выручкой, придирчиво оглядел витрину и на прощанье пошутил: «Короче,
девствуй!»
Ночь прошла без происшествий. За первые три часа
торговли выручка составила половину его месячной зарплаты в Институте
истории. После полуночи покупательский напор ослаб. В четыре утра
подошел мужик в рваной кожаной куртке в обнимку с рыдающей теткой и
затребовал «самого дорогого».
— Что именно? — не понял Безукладников.
— Ну, блин, самое дорогое по цене!..
Самым дорогим был французский коньяк «NAPOLEON»,
предположительно, польского разлива. Тетка рыдала без передышки. Парочка
удалилась, а через полминуты неподалеку прозвучал удар бутылки об
асфальт.
Наутро выяснилось, что Александр Платонович почти
ничего не заработал, поскольку — недостача. Сменщик Володя, видя его
подавленность, хмыкнул: «Обычная херня. Ты за Анжелкой считай получше».
В следующую торговую ночь, при всем арифметическом
усердии, финансовый крах повторился в точности, один к одному. Причем в
обоих случаях суммы недостач совпали — стоимость бутылки сухого вина.
— Я тебя просила, не суйся туда! — Ирина была убита. — Теперь тебя заподозрят.
Она достала из шкафа розовый мускат — их общую драгоценную заначку со времен доисторического отдыха в Крыму.
— Пойди отдай. И, пожалуйста, больше не ходи к ним!
Он долго пытался всучить Руслану эту бутылку,
чувствуя себя героем спектакля «Раскаянье вороватого завхоза». Руслан от
муската решительно отказался и отдал без лишних слов паспорт. На этом
торговая карьера Безукладникова себя исчерпала. Зато какие два утра были
у них с Ириной, когда он, вернувшись после ларька, залезал к ней под
одеяло и она, сонная, буквально плавилась, обтекала его. Потом одеяло
сбивалось к ногам, Ирина усаживалась верхом, и он не переставал
счастливо поражаться «неправильности» ее тела: полновесные груди над
худыми ребрышками, узкие плечи и пышный низ.
Обычно же по утрам жена была неприступно хмурой и
терпеть не могла, если Безукладников своими нежностями мешал ей
краситься перед работой. (Хотя зачем, думал он, так уж приукрашиваться,
работая в детской библиотеке?)
Впрочем, позывы к нежностям — взаимные или односторонние — становились такой же редкостью, как и денежные поступления;
Александру Платоновичу уже не казалась кощунственной
мысль, что между этими вещами есть прямая зависимость. Мужчина без
гроша в кармане терял право на женскую приязнь, считаясь как бы и вовсе
не мужчиной. Конечно, Ирина ничего такого не высказывала и скорей всего
не думала, но от этого было не легче.
Все чаще Безукладникова мучила, словно кислотой
разъедала, жалость к жене, бедно одетой, лишенной по его вине — по чьей
же еще? — приличной обуви, нарядов, не говоря уже о поездках к морю или
за границу. Зудящая реклама замечательных, нужных вещей на подслеповатом
экране «Горизонта» порождала у супругов общую мысль, всегда одну и ту
же: «это не для нас».
Беда была не в том, что Александр Платонович вообще
не мог заработать, а в том, что он не мог заработать много. Деньги,
добытые репетиторством или сочинением рекламных статей под заказ, тут же
уходили на латание бессчетных дыр — привести в чувство захандривший
холодильник или позвать на помощь высокомерного сантехника.
Ровно год назад августовским вечером под безжалостно
яркой лампочкой (так и не собрались купить абажур) они молча курили на
кухне.
— Хорошо хоть я детей с тобой не нарожала…
Что вокруг могло измениться от этих Ирининых слов?
Бабочка толстым тельцем все так же билась в оконную сетку от комаров.
Надрывисто мычала ржавая водопроводная труба. Жена и муж все еще сидели
за общим столом, стряхивая сигаретный пепел в одну жестяную плошку.
— Понимаешь… — Ирина хотела смягчить сказанное, но
лишь углубила открывшийся перелом. — Самое страшное, что уже ничего не
изменится. Так и будем…
Готовый переубеждать ее, даже умолять отказаться от
этих мыслей, он все же молчал. Александра Платоновича одолевала стыдная
раздвоенность: лично ему безденежье почти не мешало жить — так, досадное
неудобство, которое легко выпустить из виду, избывая ночь с книгой в
теплом молочном свете настольной лампы или выуживая из гробницы
библиотечных каталогов визитную карточку жителя Атлантиды. Но в
присутствии Ирины диогеновская самодостаточность трещала по швам, а
зачатки тревоги, страха перед будущим взбухали и множились, как раковые
клетки.
И чего ради ей вздумалось именно в тот вечер
поведать про Сережу-босса, Сергея Юрьевича? Разведенный юноша, владелец
фирмы. Богатый обожатель, который, оказывается, еще с марта встречает
Ирину после работы и подвозит домой на своем «Форде». Нет, у них ничего
не было. Нет, не было. Но он уговаривает переезжать к нему, в
трехкомнатную на улицу Рокоссовского. Твердит, что такая женщина не
должна работать, и все в этом духе.
— Переезжай, — сказал Безукладников севшим голосом.
Она обозвала его дурачком, но постепенно разговор
принял такое направление, словно двое терпящих бедствие обсуждают хитрый
способ — как спасти хотя бы одного из них, более слабого. Они даже
пошутили, не без натуги:
— Значит, выхожу я за Сережу строго по расчету и начинаю тебе гуманитарную помощь высылать — нелегально.
— Точно. И я нелегально, под покровом ночи, несу эту помощь на помойку.
Спать легли, стараясь не касаться друг друга.
А через неделю, пряча глаза, бледнея, Ирина отпросилась у него съездить в отпуск в Анталью. Резоны были такого рода: «Как я еще смогу за границей побывать?»
— Ну теперь-то где угодно побываешь. Только непонятно, почему сразу именно в Турцию…
Конечно, домой она уже не вернулась. То есть приехала раза два за вещами — и конец. 84(2Рос=Рус)6
С 22
Сахновский, И. Ф.
Человек, который знал
все / И. Ф. Сахновский. - М. : Вагриус, 2007. - 272 с.
Имеются
экземпляры:
чз (1)
Игорь Сахновский
Нелегальный рассказ о любви
Мои отношения с этой женщиной напоминают запёкшуюся
хрестоматийную связь гребца-невольника с прикованной к нему галерой.
Впрочем, кто здесь к кому прикован – спорный вопрос, тем более что еще
при её жизни и впоследствии нам приходилось не раз меняться ролями.
Особенно впоследствии.
Произносить вслух её имя, пышное и немного стыдное, мне непривычно, ведь я никогда, ни разу не обратился к ней по имени.
Она носила ту же фамилию, что и я, – Сидельникова, Роза
Сидельникова. Этот вполне заурядный факт долгое время казался мне
непостижимым совпадением.
Труднее всего – говорить о ней сейчас в третьем лице.
Участковый врач, навестивший неизлечимо больного или психически
ненормального, в присутствии пациента деловито пытает смущённых
домочадцев: «Он что, всё время так потеет? А какой у него стул?» Или,
например, с ленивой оглядкой, но достаточно внятно: «О покушениях больше
не кричит? Ну, вы ему лучше не напоминайте». Родня, контуженная
безысходностью и страхом, разумеется, отвечает в нужной тональности. И
тогда лекарственную духоту комнаты пронизывает летучий запашок
предательства. Существо, о котором идёт речь, отныне поражено в
последних правах. Из этой липкой постылой постели навсегда исчезает
родной и близкий «ты», остаётся – «он», покинутый на самого себя.
Говоря сейчас «она» о Розе, я слышу снисходительное
молчание присутствующего человека, отделённого от всех нас тем же самым
статусом полной неизлечимости или «ненормальности». Только её болезнь
называется просто смертью.
Глава первая
После стольких августов, куда-то закатившихся, как
перезрелые яблоки, те августовские ночи и дни до сих пор светятся, и
этот свет режет мне глаза. Вот моя первая память о Розе, самое раннее
воспоминание о ней – голое, ночное.
День заканчивался, как обычно, некстати. Спать я не
хотел никогда, воспринимая ночь как вынужденный перерыв в захватывающей
дневной жизни.
Роза стелила себе на узкой кушетке, обтянутой чёрным
дерматином, а мне – на железной кровати у противоположной стены.
Раздеваясь, я машинально вслушивался в говорливый соседский быт. За
перегородкой коммунального жилья многодетные Дворянкины готовились ко
сну.
Они укладывались так долго и обстоятельно, будто
провожали самих себя в дальнюю дорогу. Глава семьи Василий давал жене
Татьяне последние вечерние наставления. К ним то и дело, стуча голыми
пятками, подбегали дети с подробными донесениями и жалобами друг на
друга. Василий поминутно вворачивал короткое ёмкое слово, означающее
полный конец всему, которое, впрочем, каждый желающий мог видеть ещё с
прошлого лета начертанным огромными буквами, с помощью гудрона, на
жёлтом оштукатуренном фасаде этого двухэтажного дома по улице Шкирятова.
Роза, румяная после умывания, расчесывалась перед
зеркалом в казённой багетной раме. Это прямоугольное зеркало на стене
возле окна казалось мне вторым окном, тоже открытым, только не во двор, а
вовнутрь – из двора, полного темноты, в полупустую, ярко освещенную
комнату Розы.
Я уже залез под шерстяное одеяло и слушал соседское
радио, которое щедро изливало субботний концерт по заявкам. В честь
дорогой орденоносной ткачихи, мамы и бабушки, самоотверженно отдавшей
многие годы, прозвучит песня. У певицы был голос чокнутой рыжей Лиды с
первого этажа:
Ах, Самара-городок,
Беспокойная я!
Беспокойная я!
Успокой ты меня!
Роза,
не оборачиваясь, неожиданно поинтересовалась, не голоден ли я. Мне
представилось, как Самара-городок в едином порыве со всех ног несётся
уговаривать эту беспокойную дуру. Нет, я не голоден. Лида с первого
этажа, кстати, была вполне тихая и в успокоениях не нуждалась. Она
целыми днями расхаживала взад-вперед по двору в свободном выцветшем
сарафане, очень милом, но почему-то всегда с чудовищным сальным пятном в
низу живота.
Потом запел угрюмый сильный мужчина:
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят.
Как много их…
После тяжеловатых Татьяниных шагов радио резко смолкло, Василий обнародовал
своё прощальное «а-ха, хе, хе-хе, хе-хе!», и Дворянкины сразу в полном
составе как бы отъехали.
И в этом новеньком пространстве тишины вдруг отчетливо
зазвучало наше с Розой молчание, наше обычное, ничуть не тягостное
одиночество вдвоём. Мы, можно сказать, почти не замечали друг друга –
бытовая участь самых нужных людей и предметов, если они постоянно рядом.
Роза всегда спала голая, она и меня к этому приучила.
Мне нравились её привычки. Я знал, что сейчас, после сухого шелеста её
ладоней, растирающих крем из бутылочки с надписью «Бархатный», после
щелчка выключателя, я услышу: «Спи, милый», произнесённое с неповторимо
прохладной интонацией, и ещё до того, как мои глаза приноровятся к
темноте, она снимет через голову домашнее платье и тихо ляжет на свою
узкую покатую кушетку.
– Спи, милый.
Но темнота и тишина так и не наступили. Моё нежелание
спать поощряли цикады, голосившие с таким сумасшедшим напором, что этот
хоровой крик буквально вламывался в тесный оконный проём. Всю комнату
заливал светящийся лунный раствор. Посередине маленьким круглым озером
сияла клеёнка стола. Стены стали экранами для ночного киносеанса с
участием двух самых крупных дворовых черёмух. Кто-то громоздкий
приютился в углу возле шкафа; его спина была сломана границей стены и
потолка, понуро свешивалась голова на тонкой шее. Напротив него, почти
на полу, грузно восседал некто приземистый, погруженный в себя. Время от
времени звучал порывистый лиственный вдох – и в это мгновенье сутулый с
неуклюжей решимостью вылетал из угла, чтобы рухнуть на колени перед
сидящим; но тот каждый раз невозмутимо отстранялся, и уже на выдохе оба
возвращались на исходные позиции. Эта безнадежная сцена всё повторялась –
и конца не было видно. Высокий пока ещё надеялся вымолить прощение и
продолжал кидаться в ноги. Я ждал, что низенький наконец-то сжалится или
просто не успеет вовремя сдвинуться назад, но он был начеку…
Мне предстояло обдумать два вопроса – почти тайных. Во всяком случае, обсудить их мне было не с кем.
Во-первых, я заметил, что стоит мне немного зажмуриться –
при свете или в темноте, – как мои глаза становятся чем-то вроде
микроскопа и я сразу начинаю видеть несметное множество маленьких
круглых существ в прозрачных оболочках с ядрышками внутри. Они всегда
двигаются – то как бы нехотя, то быстро, плотно окруженные ещё более
мелкими существами, тоже прозрачными, мерцающими. В общем, весь воздух
(если верить моим зажмуренным глазам) переполнен этой мелкотнёй, которая
живет собственной таинственной жизнью. Разглядеть её подробности мне
было уже не под силу. Эту задачу я решил доверить учёным, если их
когда-нибудь заинтересует необычность моего зрения. Оставалось только
придумать особое устройство, чтобы те самые ученые смогли наблюдать
открытых мною существ моими глазами – изнутри меня. Впрочем, думать об
ученых было скучно, и я перешёл ко второй загадке.
84(2Рос=Рус)6
С 22
Сахновский, И. Ф.
Нелегальный рассказ о
любви: роман-хроника, рассказы, эссе / И. Ф. Сахновский. - М. : АСТ, 2010. -
381 с.
Имеются
экземпляры: чз (1), аб (1)
Игорь Сахновский Заговор ангелов
Часть Первая
Глава первая ЖЕНСКИЙ ПОРТРЕТ
Со времён Хуаны Безумной мир не удостаивался такой
страсти. Да ему, в сущности, было и не до этого. Когда галеоны Армады
захлебнулись штормами Ла-Манша и горящей смолой английских брандеров,
казалось, уже ничего страшнее случиться не может.
Но впереди ещё, как тень виселицы, маячила национальная
катастрофа, потеря блаженных островов Нового Света, королевской казны и
стыда. Что на фоне этой беды могла значить маленькая смерть одной
прелестной, до срока увядающей девушки, пусть даже из очень знатной
семьи?
Эта увядающая девушка по имени Мария дель Росарио имела
пугающее сходство с Хуаной Безумной – повелительницей Кастилии, Арагона и
трупа собственного мужа.
Фамильная легенда, рассказанная моему близкому
приятелю с Чистых прудов его покойными родителями, а до них донесённая
предками по мужской линии и озвученная суеверным шёпотом вплоть до
детских ночных содроганий, – гласит следующее.
Мария дель Росарио, чей антикварный прижизненный потрет,
написанный маслом, висит у приятеля на голой стене в его холостяцкой
спальне, покончила с собой в неполные 27 лет. До смерти влюблённая в
одного знаменитого ловеласа, траченного бурной биографией, но при этом
чудовищно сентиментального, она отвергла правильного породистого жениха,
которого ей выбрал деспотически заботливый отчим.
Самоубийцу, хоть и презревшую небесные и людские
запреты, всё же решено было тайно отпеть. Это взялся исполнить один
молодой аббат, которого оставили на ночь наедине с покойницей в часовне.
Наутро там не нашли никого – ни её, ни священника. Его,
кстати сказать, больше никогда и не увидели. Зато увидели её. Эта
женщина стала являться к мужчинам из своего рода всякий раз незадолго до
их кончины. Последним, кто её видел, был отец моего приятеля, умерший
три года назад.
До этого момента я слушал не очень внимательно,
вполуха. Хозяйский пёс Тим, золотистый ретривер, которого ни разу не
брали на охоту, в знак высшего доверия принёс и положил мне в ладонь
свою собачью радость, единственную на всю жизнь игрушку – изгрызенную
баранку из каучука. Ему, видимо, хотелось разнообразить невесёлый
людской досуг.
– Тима, иди-ка ты лучше на место, – посоветовал хозяин.
Пёс поплёлся, шумно вздыхая, в прихожую на подстилку, чтобы тут же вернуться с чувством исполненного долга и лечь у наших ног.
– Извини, я не понял: в каком смысле она стала являться?
– Ну, просто приходила неожиданно – позволяла себя увидеть. Потом снова исчезала.
– А как они её узнавали?
– Так вот же портрет! Все мои родичи знали это лицо наизусть.
Я встал, чтобы вблизи разглядеть холст, висевший
позади меня, в простенке, свободном от стеллажей. Книг, уместившихся в
эту квартирку, хватило бы на небольшую районную библиотеку, они
толпились и высились вавилонскими башенками на всех горизонтальных
поверхностях, включая подоконники и пол, но почтительно расступались
вокруг одной старинной картины, создавая привилегированную зону
нетронутости и пустоты.
Скромных размеров тёмный портрет в багетной раме был
покрыт не то копотью, не то сгущёнными испарениями и выдохами нескольких
поколений умерших людей, видевших то же, что сейчас увидел я.
А увидел я женщину примерно тридцати лет, которая
страшно подумать как давно села с прямой спиной напротив художника и
опустила глаза – так что вместо взгляда ему пришлось писать крупные
тёмные веки, выражающие не меньше, чем самое глубокое молчание.
Сквозь мелкую сеть трещинок живописного слоя светилось
бледное удлинённое лицо. Вьющиеся короткие пряди, наполовину затеняющие
лоб, чуть впалые щеки, сильные запёкшиеся губы, высокая шея и узкие
плечи, оберегаемые кружевной мантильей. Белое платье, схваченное под
грудью широким шёлковым поясом, при всей воздушности только подчеркивало
долгую худобу этой женщины.
В похожем наряде красуется герцогиня Альба на известном
портрете кисти Гойи. Впрочем, автор этого холста был далеко не Гойя. В
его манере не довлела резкая самостоятельность, хотя он, кажется, никому
не подражал. Почти взрывная внутренняя собранность и взлётная
удлинённость силуэта, которые иной специалист обозвал бы эльгрековскими,
в данном случае скорее диктовались нравом и физиологией самой модели.
Опущенный взгляд не отменял узнаваемой характерности.
Встреть я эту женщину в реальной жизни, я бы узнал её безошибочно –
возможно, благодаря бедуинскому разрезу глаз, чувственно вздёрнутому,
длинноватому носу, кончикам век, растянутым и заострённым, словно по
древнеегипетской моде, не говоря уже о родинке между глазом и левым
виском.
Не сразу, но я всё же решился спросить у приятеля,
что именно произошло с его отцом незадолго до смерти. Насколько я знал
его, это был очень трезвый, здравомыслящий человек, специалист по физике
твёрдого тела, меньше всего склонный к произвольным галлюцинациям или
мистическим россказням.
– Отец уехал на субботу-воскресенье на дачу. У него там
был маленький кабинет. Засиживался допоздна, работал или просто читал.
Вечером, в начале восьмого, ещё не темно было, он сидит с книгой за
столом, прямо напротив окна, довольно давно сидит. Соседская собака не
лаяла, никаких звуков он не слышал – просто почувствовал взгляд.
Поднимает глаза: она стоит за стеклом и смотрит. Постояла и ушла – очень
быстро.
В понедельник отец звонит мне и говорит: «Арсений, ты не
поверишь, но она появилась». Я сразу догадался, о ком речь. Спрашиваю:
«Точно она? Ты ручаешься?» – «Ручаюсь».
А через две недели врачи нашли у него запущенный рак
лёгкого. Он, вообще-то, очень спокойно всё перенёс, достойно держался.
Хотя я бы простил ему любые слёзы. Меня гораздо больше ломало. Перед
самым уходом он мне сказал: ты, говорит, не очень-то сдувайся, у нас в
роду, кроме тебя, мужчин больше нет. Я и не собирался сдуваться, но
знаешь… После его похорон появилось такое чувство, что – всё, теперь
жизнь пошла под гору. А потом ещё разные болячки повылезали.
Приятель погладил дремлющего пса и добавил, усмехаясь:
– Так что вот. Теперь, видно, моя очередь родственницу поджидать!
Последняя фраза прозвучала с такой ломкой, хрипловатой
интонацией, что я вздрогнул. Сильный человек, он стал бояться смерти и
косвенно пожаловался на свой страх. В определённом смысле это было
нарушением нашего негласного уговора.
84(2Рос=Рус)6
С 22
Сахновский, И. Ф.
Заговор ангелов:
роман / И. Ф. Сахновский. - М. : АСТ, 2010. - 218 с.
Имеются
экземпляры: чз
(1), аб (1)
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книг вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Комментариев нет:
Отправить комментарий