«Если ты не приедешь, я никогда тебе этого не прощу!» В записке было написано именно так. Черным по белому. Вообще стиль послания был настолько категоричен, что напрочь обескураживал. Сначала: «Хочешь — верь, хочешь — не верь, но это я, Марина».
До Вики долго доходило, какая такая Марина. По почерку не узнала. А потом… Нет, ну надо же! Столько лет ни слуху ни духу, и вдруг: «Срочно приезжай! Брось все дела, ты мне очень нужна!»
Сколько же лет они не виделись? Десять? Двенадцать? Да, пожалуй, как школу окончили, так и все. И вот нате вам — не письмо, не открытка, а махонькая такая записулечка, вложенная в солидный конверт.
Виктория все утро вертела в руках странную записку. И кофе пила с ней, и в автобусе два раза вынимала из кармана и принималась читать. А на работе записка мешала сосредоточиться. Виктория машинально впускала в себя искаженные звуки сонатины, извлекаемые из инструмента четвероклассником Ваней Кудрявцевым, и тщетно пыталась состряпать хоть какую-то версию события, которое могло стрястись у подруги детства Марины, чтобы та спустя столько лет упорного молчания вдруг вспомнила о ней, Вике.
В соседнем классе нещадно били по клавишам. Там разучивали этюд и, вероятно, считали: чем сильнее ударяешь, тем лучше запоминается.
— Ваня, фальшивишь. Здесь си. Си, а не ля. Неужели ты не слышишь?
Ваня Кудрявцев красноречиво зевнул. Ему было явно наплевать и на си, и на ля, и на всю сонатину в целом. Ему глубоко безразлична неминуемая тройка на предстоящем экзамене, которую он обязательно получит, так как на четыре не сыграет ни за что. Его мамочка побагровеет, как закатное солнце, услышав оценку, и долго будет предъявлять Вике свои претензии.
— Ваня, дома надо заниматься. Сыграешь, четыре раза этюд и пять раз сонатину.
Ваня с готовностью закивал, кося глазами в окно. Там, за пределами музыкалки, буйствовала весна. Влажные блестящие листья наивно глазели на мир. Как доверчивые дошколята. Еще не подозревали, что весьма скоро наступит момент и глянец исчезнет. К клейкой нежной коже прилипнет пыль, сухая летняя жара испортит яркий зеленый наряд. И жить-то им всего полтора сезона…
Кудрявцев, похоже, об этом смутно подозревал, потому-то и торопился туда, где светило, зеленело и пахло. Он пялился в окно и готов был пообещать Вике что угодно, лишь бы она отстала от него и отпустила в этот весенний, насыщенный запахами и звуками мир.
Виктория записала ученику в дневник очередное задание и еще раз напомнила о парадной форме. Через минуту она уже наблюдала в окно, как Кудрявцев несется по проезжей части дороги, высоко над головой подкидывая папку с нотами.
В соседнем классе наконец прекратили истязать клавиши, но взамен раздался громогласный, срывающийся на визг голос Ольги Петровны. Ольга Петровна дрессировала Сосницыну. Вика ясно представила прямую как палка Сосницыну с очками на веснушчатом носу, виновато и обреченно застывшую над фортепиано, а также бегающую вокруг нее Ольгу Петровну. Раскрасневшуюся, пышущую жаром.
— Ты что, совсем тупая, или как? — кричала Ольга Петровна, колотя авторучкой по инструменту. — Здесь ясно написано: «Аллегро». Ал-лег-ро! Ты понимаешь, что такое аллегро?
Вика взглянула на часы: без десяти пять. Родители уже наверняка привели подготовишек и толкутся в гардеробе.
Если они услышат, как ведет урок Ольга Петровна, половина из них к 1 сентября передумает вести своих детей в музыкальную школу.
Она вышла из класса и прошла в вестибюль, к телефону. Набрала номер Галки. На вопрос о Марине Свитовой Галка ответила определенно:
— Она теперь новая русская. Ты что, не знала? У нее все о'кей. Муж крутой. Квартира улучшенной планировки в элитном доме. Денег куры не клюют. Когда я ее видела? Ну, года два назад. А что?
Вика не знала — что. Если у Марины все благополучно, с какой стати она шлет записку, содержание которой можно сравнить разве что с сигналом SOS? Это просто вопль о помощи! Невероятно.
Это ей, Вике, впору рассылать подобные записки. Это ей хочется иногда распахнуть окно и крикнуть: «Люди! Помогите! Я больше не могу слушать бездарные потуги Вани Кудрявцева, загоняемого в школу из-под палки. Не могу я больше терпеть визгливые концерты старой девы Ольги Петровны, которые весной неизменно переходят в аллегро… Товарищи! Родные! Не могу я больше возвращаться домой в раздрызганном вонючем автобусе и, вдоволь надышавшись выхлопными газами, слушать дома песню о том, как их мерзавец-отец променял верную жену на молодую стерву. Но больше всего, люди, невмоготу мне, горемычной, ходить в этом плаще! Больше того, я его видеть не могу, товарищи! Я ношу его примерно столько, сколько живет на свете Ваня Кудрявцев! Ведь на мою зарплату плащ можно покупать только по частям. Месяц — рукава, месяц — карманы, а еще три месяца — все остальное».
Да что говорить! Это ей, Вике, давно пора разыскать Марину и возопить о помощи. Это же просто смешно: «Вика, поверь, ты одна в состоянии мне помочь».
Вика вздрогнула — визгливое крещендо Ольги Петровны достигло вестибюля. Одна из мамаш, толпящихся у гардероба, оглянулась. На лице родительницы проступило легкое недоумение. Вика сняла с телефона трубку и положила на стол.
— Серафима Ивановна, — обратилась она к вахтерше. — Позовите, пожалуйста, Ольгу Петровну к телефону.
Вахтерша не сразу поняла Викин замысел. Когда сообразила, метнулась в направлении криков.
Когда Ольга Петровна подлетела к телефону, тот издавал короткие гудки.
— Ну вот, не успела! — засокрушалась она, раскланиваясь с родителями. — А кто звонил? Не сказали?
— Мужской голос, — бесцветно бросила Вика, изучая объявление о завтрашнем концерте.
— Да? — Голос Ольги Петровны моментально приобрел бархатистость, мягкость и глубину. Она огляделась, определяя, достаточно ли народу слышало, что ей звонил мужчина. И неторопливой походкой вернулась в класс.
Взрыв негодования по поводу Сосницыной иссяк, теперь некоторое время можно жить спокойно. Вика вернулась в класс и села за инструмент. То, что ее следующая ученица опаздывает на урок, было как нельзя кстати. Вика пробежала пальцами по клавишам. Заглушая измученный Сосницыной этюд, в окружающее пространство полилась прекрасная мелодия Шопена. Листья за окном затрепетали, прислушиваясь к музыке. На подоконнике вытянулись в струнку две свечи, подаренные Вике учениками на 8 Марта. Дама с репродукции Брюллова, висящей над фортепиано, принялась покачивать перьями на шляпе в такт музыке. Такое случалось всякий раз, едва Вика садилась за инструмент и играла Шопена. В такие моменты она легко представляла себя классической красавицей — только вроде мотылька, длинноногой, с блестящими, ловко подобранными кверху волосами, с ямочками на щеках от озорной кокетливой улыбки. Но, увы, едва ее взгляд задевал лакированный верх инструмента, она тотчас возвращалась в реальность — видела в пианино свое круглое лицо с допотопным «каре», отнюдь не беззащитные и не хрупкие плечи, внушительную грудь, которую, как ни криви душой, трепетной не назовешь. Даже давно, во времена зеленой юности, когда Викины ровесницы смотрелись розовыми бутонами, она, Вика, не выглядела трепетной и юной. Она была большой, основательной, крепкой. Ей с одинаковой откровенностью плакались в жилетку и девочки, и мальчики. Она была товарищ. Товарищем и осталась. «Приезжай сразу, как получишь письмо». Сразу — это как? Сегодня? Завтра? В разгар учебной четверти
Уважаемые читатели, напоминаем:
бумажный вариант книги вы можете взять
в Центральной городской библиотеке по адресу:
г. Каменск-Уральский, пр. Победы, 33!
Узнать о наличии книги
в Центральной городской библиотеке им. А.С. Пушкина
вы можете по телефону: 32-23-53
Открыть описание
Из аннотации: "В романе «Пока живу, люблю» главная героиня, у которой подруга неизлечимо больна, пытается, как только может, поддержать. Но жизнь безжалостна. Перед смертью подруга просит дать обещание – стать гувернанткой для ее детей и подарить им всю свою любовь, как это делает обычно настоящая мать. Она делает все, чтобы исполнить клятву подруги. Даже выходит замуж за беспринципного и циничного нового русского – мужа подруги. Но что случится, когда в дверь из дома постучится любовь? Что делать тогда? Противостоять или отдаться чувствам?"
ОтветитьУдалить